Глава 8. Баптист
Владимир Зайцев
Из многих боевых выходов в Афганистане мне почему-то особенно запомнился один, в котором наш батальон участвовал в начале лета 1984 года. Задача перед нами была поставлена знакомая — заблокировать и уничтожить две, а возможно и три банды «непримиримых» душманов. Они состояли из отъявленных фанатиков, большинство из которых прошли обучение в пакистанских лагерях.
Где-то, по своим маршрутам двигались другие подразделения, участвовавшие в этой операции, а мы направились в пологие горы, соседствующие с пустыней Регистан. Наш батальон должен был стать в этот раз «наковальней» на которой другие батальоны, игравшие роль «молота», расплющат, сомнут и уничтожат душманов.
Колонна неспешно пылила по афганскому бездорожью, которое кто-то, как в насмешку, назвал дорогой. Ехали мы медленно не только потому, что дорога была плохой. Больше всего колонну тормозили сапёры, двигавшиеся впереди нас. И хотя марш только начался, они уже сумели обнаружить два душманских фугаса.
Я уже дважды ездил на операции по этой козлиной тропе в горах и знал, что путь до ущелья, где нам предстояло развернуться и занять оборону, занимал около трёх с лишним часов. А до мест, наиболее подходящих для душманской засады, мы доберёмся ещё не скоро. Поэтому был спокоен. Но, хотя и было раннее утро, мы все были настороже, так как душманы могли остаться в засаде с ночи или организовать её в другом месте. Поэтому внимательно смотрели на каменистые осыпи, мелкие кустики, обломки скал, скатившиеся со склонов. Стволы оружия следовали за нашими взглядами.
Только я выпил пару глотков воды, чтобы освежить рот и смыть пыль с губ, как вдруг раздалась стрельба и загремели взрывы мин. На разведанной трассе колонна техники попала в засаду, устроенную душманами в неожиданном и неподходящем месте.
Бой, по началу, складывался тяжело, хаотично, бестолково. Горы были затянуты лёгким туманом, который скрывал перспективу и «духов», глушил и искажал звуки. Поэтому бойцы второй роты, двигавшейся впереди и попавшей в засаду в изогнутом, как змея, ущелье, поначалу вели стрельбу наугад. Туман, скрывавший от нас душманов, засевших вверху на склонах, точно также скрывал от «духов» и нас, и поэтому в первые, самые тяжёлые минуты боя только три бойца были легко ранены.
Постепенно расстановка вражеских сил прояснилась. Первый испуг прошёл. Каждый взвод и отделение получили свою задачу и начали её выполнять. Их прикрыли огнём крупнокалиберных пулемётов КПВТ* из башен БТРов, пушек БМП, автоматических гранатомётов АГС-17 и миномётов.
Ротный вызвал артиллерийскую поддержку. Через несколько минут вершины низких гор и их склоны слева от нас накрыли вспышки разрывов. Заместитель командира роты корректировал артогонь очень точно, и, хотя снаряды рвались всего в двухстах-трёхстах метрах, до нас долетали только отдельные осколки.
Всё было как всегда: свистели пули, взвизгивая на рикошетах, раскалывающиеся камни щёлкали, рассыпаясь на куски, дудукали очереди КПВТ и АГСов и непрерывным обвалом грохотали разрывы снарядов.
Второй взвод, в котором я служил, получил свою задачу и отделения волнами, прикрывая друг друга, умело пошли по склону вверх, обходя основную позицию «духов». От камня к камню, от расщелины к расщелине, используя все выступы и впадины, бойцы, подавляя в себе страх, перебежками шли вверх. Изредка рядом лязгал упавший на излёте осколок или пуля.
И в этот момент произошла первая неприятность. В глубокой, как будто прорубленной топором расщелине, укрылись и затаились шесть «духов»-смертников в чёрных комбинезонах. Они дождались, пока первое отделение подойдёт поближе, и, пожалуй, скосили бы всех, если бы не наш снайпер Мишка-Якут, любимец всей роты и даже батальона.
Он шёл левее, чуть выше нас и вовремя заметил затаившихся смертников. Двоих он снял, остальных накрыли из гранатомётов. Лишь один из них, весь забрызганный кровью и ошмётками своих напарников, и видно одурманенный наркотиками, выскочил из расщелины и с визгом «Алла!» помчался вниз по склону на нас, рубя всё перед собой веером трасс из пулемёта.
Его, конечно, сразу скосили, но две его пули ранили нашего гранатомётчика Остапа в руку и ногу. Я и сержант Бушмакин перевязали его, а лейтенант приказал мне помочь Остапу дойти до техники, оставшейся внизу.
Оставив лишние рожки и гранаты сержанту и, поддерживая, а точнее взвалив на себя Остапа, я потащил – повёл его вниз, к БТРам, поминутно спотыкаясь о камни.
Тащить Остапа было тяжело, парень он был рослый и здоровый, даже афганское солнце и рейды по горам не смогли высушить его. Купаясь в поту и задыхаясь, я довёл-дотащил и сдал его медикам, попил воды и набил разгрузку магазинами к АКСу, а сумки гранатами.
Отдышавшись и вытерев пот, я пошёл назад перебежками, стараясь укрыться то за камнем, то во впадине или трещине. Вдруг мне почудилось, что в ходе боя что-то изменилось: гуще стала стрельба, чаще стали рваться мины, но это были НЕ НАШИ мины! Я это моментально понял по звуку. А стук очередей наших АКСов почти стих.
Рванулся я вверх, хотя и по-прежнему осторожно, от укрытия к укрытию. Как раз в этот момент заработал приданный взводу АГС-17 и огонь «духов» ослаб. Тут я услышал сквозь грохот боя стоны и мат, и чьи-то частые, короткие очереди. Выскочив, наконец, на гребень, деливший склон пополам я сразу увидел всю тяжесть положения ребят, и меня окатила волна злобы, липкого пота и страха.
Наше отделение вляпалось, влипло, попалось. «Духи» накрыли их огнём с двух сторон и зажали на ровной большой площадке. Двое лежали как неживые, а остальные не могли поднять голов из-за камней и укрытий, которые им посчастливилось найти. Только двое, лежавшие за камнями побольше, размером примерно с холодильник, отстреливались почти наугад. Вокруг них курилась пыль от попаданий десятков пуль.
Расчёт АГСа устранил задержку и ударил по склону одной, второй, третьей очередью.
Густая россыпь разрывов маленьких, но исключительно убойных гранат, накрыла склон, и огонь душманов ослаб.
Мне с того гребня душманы были видны лучше, чем ребятам с площадки, поэтому, уложив свой АКС на камень и прицелившись по одной из вспышек, я нажал на спуск.
«Р-р-раз, р-р-раз» — отсчитывал я по три выстрела в коротких очередях. Трассы закрыли цель, подняв облачко пыли. Душман вывалился из-за камня, и я понял, что попал.
Затем, перекатившись за соседний камень, я перенёс огонь на какого-то ражего «духа», стрелявшего по залёгшим бойцам. Тот бил частыми длинными очередями привстав и почти не скрываясь, из-за двух торчащих рядом плоских и длинных скальных выступов. Ребят нужно было выручать, и я принялся нащупывать его короткими очередями, приговаривая, как помню: «Н-на, сука обкуренная. На! На! На!». Пятая или шестая очередь, наконец, достала «духа», тот опрокинулся на спину и, выпустив остаток магазина в небо — затих.
Внезапно рядом с АГСом громыхнули разрывы мин — одной, второй, третьей. Потом ещё и ещё. Только взглянув туда, я выругался. Было от чего. Наш АГС замолчал и опрокинулся набок, рядом лежал расчёт, и оттуда неслись стоны и злобная, с подвывом и шипением от боли ругань. Торопливо сменив магазин, я хотел оценить обстановку и выглянул из-за камня…
И тут вдруг у меня родилось ощущение, что я смотрю в длинную трубу, из которой веет нестерпимым холодом. Не колеблясь, перекатился я в сторону, а по камням, за которыми только что укрывался, лязгнули пули очередей двух или трёх «духов». Закурилась пыль, завизжали рикошеты и осколки расколотых камней.
Я испугался, но понимал, что ребятам нужно было дать хотя бы секундную передышку, нужно было испугать врага, заставить его прекратить огонь. Поэтому я привстал из-за камней и ударил по верху склона длинными очередями.
А потом, стреляя, прыгал из стороны в сторону, от камня к камню, скрываясь от пуль. Помню ещё, что орал какие-то ругательства и просто рычал как зверь от злости, надеясь, что тот, кто лежал в укрытии, недалеко от гранатомёта, использует секундную заминку в огне «духов», подбежит к нему и откроет огонь, спасая ребят.
Пули вокруг меня засвистели гуще, одна задела край бронежилета, а ноги стали словно ватные. Я упал без сил и переполз в сторону, сменил очередной опустевший магазин и выглянул из-за камня. Один из гранатомётчиков перевязывал второго. Третий, в окровавленном камуфляже, лежал, уткнувшись в землю за валуном, а его автомат, выставленный из-за него, дёргался от коротких очередей, посылаемых наугад по склону.
А тот, кто укрывался за выступом скалы, просто сидел, наклонив голову в каске. Его автомат лежал рядом.
И тут мне стало ясно, что только я смогу что-то сделать, подавить огонь духов, чтобы спасти ребят. Кровь забурлила от ярости. «А-а-а-а-сука-а!» – заревел я, вскочив, и понёсся огромными прыжками вниз, к АГСу, стреляя на бегу. Зигзагом, скользя на камешках, перекатывающихся под подошвами, падая, но, не успевая упасть.
Я добежал. Упал на колени. Рывком поднял гранатомёт и сунул под перебитую осколком опору плоский камень. Взвёл затвор и начал ловить в прицел тот участок склона, откуда летели пули. Быстро, как учили, поймал в прицел вспышки пулемётных очередей и плавно нажал на спуск, опасаясь сбить прицел неустойчиво стоящего гранатомёта.
Всё исчезло и растворилось для меня в его грохоте и тряске.
Меня охватила лихорадка, в которой всё слилось: перезарядки, прицеливание, нажатия на спуск, стрельба, вспышки разрывов, накрывающие душманов, перехватывающая дыхание пороховая гарь и скрип каменной крошки на зубах…
Склон горы передо мною вдруг вспух стеной багрово-чёрных вспышек. Они огненно-чёрной лавиной затопили его и в этом бурлящем огне душманы потонули без следа.
Над головой, хлопая винтами, прошла пара «крокодилов» — боевых вертолётов Ми-24. Из ракетных блоков под короткими опущенными к земле крыльями всё летели и летели на склоны горы нескончаемым потоком дымные молнии НУРСов*. Вертушки перевалили за вершину, и тут я поразился наступившей тишине. Только слева хлопала СВД*.
Меня вдруг охватило странное оцепенение. Помню, что подумал как-то замедленно: Это Мишка стреляет. Значит жив!
Я всматривался в гору, закрытую дымом и пылью и, пожалуй, скорее угадал, чем увидел какие-то движущиеся тени. Я не сразу сообразил, что наших там быть не могло и это уходили уцелевшие душманы. Трое бежали по склону наискосок к вершине. Ещё один находился выше их и почти достиг её.
Прицелившись, я выпустил очередь по тройке нижних. Она получилась короткой – на пять гранат — последних. Гранатомёт «Пламя» лязгнул напоследок затвором и замолчал, но «духам» хватило и этих пяти. Они неуклюже, как кули, скатывались по осыпи камней. Поднял я автомат, чтобы попробовать достать и того, верхнего «духа». Но тот вдруг замер, изогнулся и медленно рухнул вниз, покатился вниз как мешок, медленно и неуклюже. Тут же донёсся звук выстрела. И настала ТИШИНА.
Хотя, конечно, тишины не было. Просто я оглох от грохота боя. Постепенно до меня стали доходить какие-то звуки. Они превращались в понятные ругательства и стоны, лязг оружия и хриплое дыхание, скрип камней и песка под ногами подходивших ребят из второго и третьего отделений.
И сквозь все звуки в уши мне лез назойливый, как визг циркулярной пилы, неприятный, как скрежет железа по стеклу, визгливо-плаксивый, истеричный голос, выкрикивавший короткие фразы: «Господь, спаси меня и образумь их! Сделай, чтобы они образумились, спаси меня, я чист перед тобою Господи…»
За выступом скалы, метрах в пятнадцати от залитой кровью позиции АГСа, всё так же согнувшись, сидел некто, которого мне никак не удавалось узнать.
В пыли, лежал его автомат — а рядом не было ни одной стреляной гильзы!
Меня вновь охватила небывалая ярость. Не помню, как я подбежал к этому …, и сильно ударив ногой, заорал: «Встань сука! Взгляни на тех, кого ты предал, святоша хренов! Смотри на тех, кто погиб из-за твоей поганой трусости!»
В глазах всё было серым, даже небо. Все краски исчезли. Сердце, казалось, остановилось, превратившись в какой-то ледяной булыжник. У меня было такое ощущение, что смотрел я на это как бы со стороны, судорожно нажимая на спуск, но АКС молчал – магазин был пуст. Тут я выхватил из разгрузки последний, полный магазин, но подбежали бойцы из других отделений и схватили меня. Но я рванулся и вновь ударил этого ногой.
Этот некто, который был перед боем Борей по кличке «Баптист», судорожно крестился и частил-визжал скороговоркой, каким-то неприятным голосом, звучавшим совсем не по-русски: «Бог спас меня, спас… я чист, чист… я никого не убил, а вам гореть, гореть в геенне огненной… я не боюсь прокурора… я не боюсь вас… я чист перед Богом… он спасёт меня…»
Со склона спустились, шатаясь, ещё трое уцелевших бойцов отделения. Они смотрели пустыми от пережитого напряжения и страха глазами. Их лица были неестественного серо-бурого цвета. Их покрывали капельки крови, запекшейся на ранках от осколков камней, выбитых пулями.
Игорь закинул свой РПК с помятой затворной коробкой за спину, поднял автомат этого … , понюхал ствол, и, скривившись сплюнул на баптиста. Арсений рыкнул: «Какого … нюхаешь! Не видишь – ни одной гильзы нет». И он с силой пнул предателя в его искажённую страхом морду.
Бойцы из других отделений несли вниз раненых и убитых, собирали оружие, пустые магазины. Хрипя и кашляя, скрежеща зубами от боли, подошёл, Георгадзе, опираясь на Залётова, и, с ненавистью глядя на предателя, простонал с перерывами: «Этот гад… не стрелял ни в начале… когда мы били… ни в конце…когда били нас… когда нас накрыло… Если бы не Вадим …» и он, потеряв сознание, начал заваливаться на спину. Однако Залётов поддержал его, не дал упасть. На носилках принесли нашего лейтенанта. На бинтах, намотанных на его ноги, расплывались багровые пятна. Он молча смотрел на ползающего в пыли и подвывающего баптиста. Затем откинулся на носилки и произнёс фразу, которую услышали все:«Теперь я понял, почему погибли Сагдуллаев и Иванов…и что хотел сказать, но не сумел и не успел сказать Лашкявичус…»
Хромая приковылял Мишка. Из его разорванной щеки сочилась кровь, и в ране был виден белый зуб. Он мрачно смотрел на повизгивающего предателя. Его СВД смотрела на урода. «Таким не место среди нас, ни здесь, ни там…»
Меня уже не держали. Я подошёл к предателю и приказал снять разгрузку и пояс. Этот, торопливо и с какой-то радостью, сбросил амуницию, повизгивая непрерывно: «Я чист, я не грешил… Бог спасёт меня… я лучше… я не убивал, а вас ждёт Армагед…»
Уцелевшие, те, кто мог стоять, а лейтенант и лёжа, подняли автоматы. Грохнул залп. Тело скатилась в расщелину.
Я поднял с камней амуницию. Все, не оглядываясь, пошли вниз, к БТРам. К санитарной вертушке, лениво вращающей лопасти винта, несли раненых и убитых. Несли ещё горячее, воняющее горелым порохом и смазкой, пылью и кровью оружие.
Почему-то мне хорошо запомнилось, как спускался вниз, к броне, поддерживая Мишку и у меня голове, беззвучно, как пузыри в бутылке лимонада, всплывали обрывки мыслей: «Гад, предатель … падаль баптистская… сектантская гадюка… А Мишка жив и лейтенант тоже… А Логинов отвлекал духов на себя… Выручил всех… А Георгадзе и Осетин молодцы… Если бы не этот… Жаль ребят…
Попить бы… Квасу… Холодненького…
Вертушки всё-таки вовремя… Встретить бы этих ребят в Союзе…
А Логинову всего месяц до дембеля оставался… Может быть, и выкарабкается… Он здоровый, как дуб…
Мишке после госпиталя нужно к моим поехать… У него нет никого… Пусть у нас поживёт, отдохнёт… Молока попьёт…»
Скрипели под подошвами камешки и песок, лязгало оружие, хрипели пересохшие глотки. Снизу донеслись завывания стартёров. Колонна готовилась двигаться дальше.
Солнце клонилось к закату, собираясь спрятаться за вершины гор, дрожащих в пыльном мареве. В пустынных горах Афгана кончался ещё один, не самый удачный день лета 1984 года. До дембеля было ещё целых шесть месяцев…
* * * * *
КПВТ — Крупнокалиберный Пулемёт Владимирова Танковый, калибр 14,5 мм. Стоит в башнях бронетранспортёров. Пули имеют большую пробивающую способность.
АГС-17 «Пламя» — Автоматический Гранатомёт Станковый. Калибр 30 мм. Дальность стрельбы до 1,7 км. Радиус поражения осколками до 7 м. В ленте 49 гранат.
СВД — Снайперская Винтовка Драгунова, самозарядная, калибр 7,62 мм.
НУРС – Не Управляемый Ракетный Снаряд. С самолётов и вертолётов применялись Н. калибром 57, 82, 122, 240 мм. Последние — против пещер и укреплений.
1986
