Глава 7. Перламутровый рассвет
Владимир Зайцев | 1970 | ( Топи их всех на … ! )
Воспоминание о бое с американскими эсминцами во Вьетнаме.
История эта началось в 1969 году, весной. Я учился в одном из минских институтов. Был физически крепким, широкоплечим, решительным. Любил девушек, танцы и спорт, особенно бокс. Эти-то мои качества и сыграли со мной злую шутку.
В одну из майских суббот пошёл я на танцы. На знаменитую в своё время открытую танцплощадку в парке недалеко от Тракторного завода – более известную в молодёжной среде под названием «Корчи».
Произошло это название видимо от слов корень, корч. Сосны и другие деревья росли вокруг площадки, и корни их сильно выпирали наружу из песчаной почвы, траву на которой вытоптали слоняющиеся вокруг забора танцоры и зеваки.
На танцах, как всегда, нашлись нехорошие и нетрезвые парни, ходившие группой, как трусливые шакалы стаей, которые грубили и хамили девушкам и всем окружающим, явно нарываясь на скандал и драку.
Оскорбили они и ту, которая была со мной. Вступившись за полузнакомую девушку, я дал им повод для драки.
Я, как говорится, хорошо вломил трём из пяти хулиганов. Удар у меня был тяжёлый и хорошо поставленный, а желание показать себя перед девушкой придало сил и злости. Два хулигана из трёх получили переломы рёбер, челюсти, ключицы и сотрясения мозга.
В этот-то момент вдруг и появилась милиция, которая задержала всех участников драки. Налицо были тяжело пострадавшие, и милиционеры вцепились в меня как клещи. А пятеро полупьяных негодяев, оскорблявших других людей и устроивших драку, начали меня дружно оговаривать, чтобы выкрутиться.
Милиция почему-то тоже стала на их сторону. Руководствуясь при этом странной, и какой-то извращённой логикой: раз ЭТИ серьёзно пострадали, то виноват я.
Видимо, чтобы меня признали правым и невиновным, мне следовало дать этим уродам забить и запинать себя до полусмерти.
Началось следствие, и следователь сухо объяснил мне, что мне светит срок от двух до
пяти. Правда, позже, когда до его всё-таки дошло, что я прав, его тон изменился. Он вполне нормальным голосом вдруг добавил, что вот если я, скажем, окажусь в рядах нашей славной и непобедимой Советской Армии, да ещё и подальше от Минска, то у него будет законное основание прекратить дело. Даже, несмотря на протесты прокурора, сразу же очень не понравившегося мне своим тупым формализмом и грубостью.
Шлифовать нары задом, тем более ни за что, мне очень не хотелось. Поэтому я сдал быстро и досрочно экзамены, тихо забрал документы и объявился в своём военкомате как раз тогда, когда начался призыв. Там, без лишних проволочек меня призвали, и чуть ли не на следующий день отправили на сборный пункт.
На нём такого видного, крепкого парня, да ещё с тремя курсами института, сразу же
приметил усатый и очень мощный капитан-артиллерист. Он предложил мне службу в артиллерии на Дальнем Востоке. Это устраивало меня как нельзя лучше. Я хотел, на всякий случай, оказаться как можно дальше от следователя Заводского РОВД и особенно от прокурора.
Команда призывников для артиллерийской «учебки» на Дальнем Востоке была сформирована быстро и без задержек отправилась в путь. За десять суток мы проехали почти через весь СССР и, наконец, утром одиннадцатого дня прибыли на место.
Началась напряжённая учёба, которая, как и везде началась с курса молодого бойца и бесконечных занятий спортом, с упором на развитие мускулатуры, силы и выносливости. Когда мы начали изучать орудия и осваивать обращение с ними, то стало ясно, что все мы «ещё мало каши ели» и силу нужно ещё наращивать и наращивать.
Так называемый «дуплекс»*, то есть два орудия, различающиеся только стволами, установленными на едином, унифицированном лафете, были тяжёлыми, большими и, поначалу нам казалось совершенно невозможным управляться с ними. Особенно тяжело было манипулировать с длинными станинами с широкими, массивными сошниками*, которые нужно было сводить и разводить, цеплять к тягачу, упирать в землю и выполнять ещё ряд действий, от которых бросало в пот даже таких крепких парней как мы.
Я хорошо учился, твёрдо, до автоматизма, усвоил учебный материал, стал сержантом. Меня оставили в той же «учебке», и вскоре я уже сам учил других справляться с М-46 и М-56 – так обозначались пушки «дуплекса», разработанные знаменитым советским артиллерийским конструктором Грабиным, создавшим много выдающихся образцов, принесших СССР победу в Великой Отечественной войне.
Спустя месяцы в часть пришла милицейская бумага. На неё командиры «учебки», не кривя душой, ответили, дав мне короткую, но положительную и исчерпывающую характе-ристику. Однако милиция, а может быть тот прокурор, похожий на ощипанную ворону, не успокаивались. Пришли и ещё три бумаги. Но это было позднее.
Свои обязанности я уже хорошо освоил, и служба меня не тяготила. Вокруг были ребята из разных концов большого Союза и отношения между нами были дружеские, ровные. Не было того, что позднее назовут «дедовщиной». Казалось, что ничто не предвещало каких либо перемен. Я даже умудрялся выкраивать по полчаса времени, чтобы понемногу заниматься французским и английским языками, которые изучал в вузе.
Несмотря на то, что на учениях приходилось нелегко, я всё же очень любил их. Они давали возможность выехать за пределы учебки и близко ознакомиться с чудесной природой Дальнего Востока. Я и сегодня часто и с удовольствием вспоминаю глухую, почти нехоженую человеком тайгу на холмах, прозрачные речки, в которых плескалось много больших, видимых глазом рыбин, медведей, оленей или кабанов, панически убегающих в тайгу от рёва моторов наших тягачей.
Единственное, что внушало некоторое беспокойство, была война во Вьетнаме, до которого от нас было не так и далеко. Замполит толково и даже увлекательно рассказывал на политзанятиях, проводимых им без формализма, о причинах начала войны, об американских империалистах – врагахнаших, врагах Вьетнама и вообще врагахвсего человечества. Рассказ свой он сопровождал показом кинохроники и фотографий. На них мы увидели разбомбленный Вьетнам, разорванных в клочья, бедно и плохо одетых людей, вражеские самолёты, корабли и танки, а также самодовольные, раскормленные морды заокеанских вояк.
После политзанятий в казарме часто возникали споры о том, почему они такие подлые и кровожадные, почему они готовы за пригоршню долларов убивать совершенно безобидных, неопасных для них людей. И тут выяснилось, что среди нас есть бойцы, которые и без этих накруток на политинформациях люто и давно ненавидят этих американцев.
Мой товарищ, Иван Дятлов, родом с Волги, из-под Пензы, призванный в армию поздно, потому что ранее работал и заботился о своих младших братьях и сёстрах, оставшихся сиротами, рассказал, что он с детства ненавидит эту долбанную Америку. Его отец и три дяди вернулись с войны. Все они храбро и умело воевали, получили много наград. Весь посёлок завидовал Ивану. Однако они были сильно изранены, постоянно болели и за два года, в 1952-53 годах, один за другим умерли. Только его отец прожил до 1962 года.
Иван рассказал нам о том, что наши люди, прошедшие войну и израненные на ней, умирали после неё потому, что США и Англия специально не продавали нам пенициллин, стремясь уменьшить число выживших солдат-победителей фашистской Германии. Ведь уже шла «холодная война» и они боялись этих победителей нацизма и западнизма. Да и вообще они хотели максимально ослабить нашу Родину, раздробить её на 40-50 зависимых от них мини государств, неспособных дать им отпор.
Другой наш боец, Николай Сапожков, тоже рассказал нам много о том, как американцы отправляли во время войны в Мурманск свою военную технику, причём специально грузили самолёты на одно судно, а крылья к нему на другое. Если одно из них тонуло от торпед подлодок или бомб, то мы имели лишние и ненужные детали, которые чаще всего некуда было девать. Но заплатить за них мы были обязаны, потому что по контракту они считались доставленными в СССР.
Или танки плыли в Мурманск на одном транспорте, а запчасти и боеприпасы к ним – на другом. После потопления судна с боеприпасами и запчастями мы долго не могли использовать полученные танки на фронте. С этим столкнулся его отец, служивший во время войны в Мурманске. Были среди нас и ещё пятеро, имевших повод для личной горячей ненависти к нашим врагам – американцам. Их безыскусные рассказы о подлых поступках наших бывших, так сказать, «союзников», настраивали остальных бойцов не хуже политинформаций.
И тут вдруг в нашей «учебке» совершенно неожиданно произошли крупные изменения. Мы выпустили в войска очередную партию обученных артиллеристов, а новых к нам не прислали. Одну из трёх казарм, оставшуюся свободной, подремонтировали, привели в порядок, завезли новую мебель, кровати и бельё. В части появились новые офицеры.
А затем как-то в полдень на территорию въехали грузовики с тентованными кузовами, из которых на землю спустились азиаты. Были они очень уж малорослыми – у нас тогда таких и в армию-то не брали. Мы наблюдали за ними издали и поэтому, приняв их вначале за подростков, начали подшучивать над теми сержантами, которые должны были принять это новое пополнение для обучения.
Все смеялись, в том числе и надо мной, называя детсадовским воспитателем. Главный пересмешник и юморист нашей «учебки», Мансур Юлдашев из Башкирии предлагал мне: «завести кучу платков, чтобы вытирать носы азиатским детишкам».
Но офицеры объяснили шутникам, что это, во-первых, взрослые люди, во-вторых, многие из них уже повоевали и даже были ранены, и, в-третьих, всем сержантам предстоит ударными темпами обучить этих вьетнамцев стрельбе, обслуживанию орудий, боеприпасов, приборов и всем прочим артиллерийским премудростям.
Нужно отметить, что в нашей «учебке» готовили расчёты для серьёзных орудий. Для дальнобойных пушек так называемого дуплекса: 152-миллиметровых М-56 и, отличавшихся от них только стволом, 130-миллиметровых М-46.
Поэтому и солдат в неё присылали высоких, сильных, выносливых. Ведь заряжать тяжёлые 45- и 33-килограмовые снаряды в быстром темпе не каждый сможет.
Глядя на мелких, тощих вьетнамцев все мы очень сильно сомневались, что из них получатся артиллеристы для этих орудий. Ведь даже наши высокие, сильные, крепкие парни пыхтели, и обливались потом, разворачивая станины и выполняя другие операции с приведением орудий в боевое положение или переводя их в положение для буксировки.
А взять заряжание 45-48 килограммовыми 152-мм снарядами? Ведь вьетнамцам их придётся поднимать на уровень своих плеч. Это вообще казалосьвсем нам абсолютно непреодолимым препятствием, с которым вьетнамцам никогда не справиться.
Жизнь показала, что мы были правы. Мелкие и худосочные вьетнамцы действительно не смогли осилить заряжание 152-мм пушек М-56 в нужном темпе.
Их пытались откормить. А они не привыкли съедать помногу, и их тошнило. Непри-вычная пища долго доставляла им проблемы с пищеварением. Только к концу обучения усиленное питание начало сказываться. У большинства вьетнамцев заметно наросли мускулы, и они уже не падали под тяжестью учебных снарядов-болванок.
Офицер по физподготовке пытался накачать вьетнамцам мускулатуру. Но все они оставались ещё настолько слабыми, что его усилия не давали видимого результата. Наверное всё это дало бы свой положительный эффект через год-полтора-два. Но беда была в том, что у них этого времени не было.
На политинформациях офицеры рассказывали нам о том, что американцы делали у берегов Вьетнама что хотели. Поэтому приказ из Министерства Обороны, предписывал выпустить готовых артиллеристов через три месяца. Однако время подготовки пришлось удлинить почти вдвое, так как вьетнамцы не справились с освоением орудий в столь краткий срок.
Образованием все приехавшие к нам вьетнамцы тоже не блистали. Поэтому даже простейшие вещи приходилось объяснять по несколько раз. Заметно замедляла процесс обучения необходимость перевода и нехватка переводчиков. Мы старались как-то разгрузить переводчиков и сами с трудом выучили по три-четыре десятка вьетнамских слов-команд. Мне, благодаря языковой подготовке, удалось выучить около трёхсот слов. Это значительно ускорило обучение.
Да и сами вьетнамцы, особенно некоторые из них, старались выучить как можно больше русских слов. В моём расчёте был парень по имени Винь, родом с севера страны.
Он постоянно спрашивал у меня значения различных слов и выражений, записывал их в тетрадь и заучивал. Когда я поинтересовался, зачем ему это, если скоро он отправится домой. Винь ответил очень медленно, с паузами, старательно выговаривая слова.
«Война скоро конец… У нас всё разбить… Вьетнам надо рабочий и инженер…
Я хотеть ехать СССР учить электричество… У вас много электричества…
У нас мало или совсем нет… Я будет делать электричество в дома и завод…
Для этого надо учиться… Надо знать русски язык…»
Другой вьетнамец по имени Хо, также изучавший русский язык, сказал, медленно подбирая слова так: «Вьетнам бедный… Эти пушка будут у Вьетнам долго – 20-30 лет…
Пушка нужно ремонт, артиллерист надо учить… Для это нужно мастер быть…
Я быть мастер у пушка…долга-долга буду мастер и учитель…»
Третий вьетнамец по имени Фан, учил язык, потому что хотел учиться в СССР, чтобы стать врачом. Туан и Лю учили русский потому, что хотели выучиться на водителей тяжёлых автомашин и тягачей. Наши КРАЗы и гусеничные тягачи поразили их воображение настолько, что они каждую свободную минуту проводили в парке авто-техники. Они говорили: «Вьетнам дорога нет или плохой.
Такой большой машина проедет везде.
Я груз везти везде – меня все уважать…»
Время, в напряжённой учёбе, связанной с тем, что одно и тоже приходилось повторять десятки раз, заставляя вьетнамцев заучивая движения у орудий до автоматизма, пролетело незаметно. Наконец настали дни сдачи экзаменов. Прибыли вьетнамские и наши старшие офицеры. Нужно сказать, что вьетнамцы были упрямые ребята и достаточно хорошо освоили теорию и практику обращения с орудиями. Затем настал черёд стрельб на полигоне.
И вот здесь то и выявилось то, о чём не раз наши сержанты и офицеры толковали между собой. Даже для того, чтобы прицепить орудия к тягачам вьетнамцам потребовалось в три раза больше времени, чем требовали нормативы.
Если на приведение пушки в боеготовое состояние нормативы отводили около 4-х минут, то вьетнамцы едва могли управиться с этим за 10-12. Причём они выполняли отдельные операции вдвоём-втроём, а то и вчетвером.
Но полный провал ожидал их, когда они открыли огонь из 152-миллиметровой пушки М-56. Тяжёлые 45-килограммовые осколочно-фугасные снаряды они подносили вдвоём, а заряжали — втроём. Когда им приказали заряжать вдвоём – то им понадобилось на это более двух минут. Причём время от выстрела к выстрелу увеличивалось.
Командование увидело это, оценило и прекратило стрельбу из 152-мм пушек М-56.
Из 130-миллиметровой М-46 вьетнамцы отстрелялись значительно лучше и почти уложились в нормативы.
Командование, в общем и целом, высоко оценило достигнутый уровень подготовки вчерашних партизан и крестьян и решило, что вьетнамцы подготовлены к боевому применению этих орудий.
152-мм М-56 было решено во Вьетнам совсем не отправлять «из-за непреодолимых трудностей в освоении» — как было сказано в приказе.
Я уже подумывал о том, что скоро смогу съездить в отпуск.
Но тут в «учебке» начались малопонятные события. Из сержантского состава школы вдруг отобрали пятьдесят человек, дополнили их ещё тремя десятками солдат из артилле-рийских частей ДВО*, и началась расширенная и очень интенсивная боевая учёба, в которой принимали участие и вьетнамцы.
Полмесяца форма у сержантов, сведённых в расчёты пушек, не просыхала от пота.
За неделю каждый расчёт расстреливал годовую норму снарядов, выделяемых на все учения и стрельбы. Мы очень много времени уделяли отработке стрельбы, особенно по целям, движущимся на большом расстоянии от позиций. Практически всех членов расчётов учили пользоваться оптическими дальномерами, причём тоже с упором на определение дальности и курса движущихся целей.
Ломались во время интенсивных маршей тягачи. Их ремонтировали в полевых условиях, показывая вьетнамцам, как это нужно делать. Так же ремонтировали и орудия, вышедшие из строя из-за интенсивной стрельбы. Не смотря на усиленное питание, все участники этих интенсивных учений сильно похудели.
Наконец подготовка завершилась, и мы вернулись в учебный центр. Там три дня все отдыхали, отъедались, смотрели кино, читали, писали письма, проходили медобследование и получали какие-то прививки. На четвёртый день всех переодели в новую гражданскую одежду, выдали паёк на десять суток и объявили, что мы теперь спецкоманда, которая будет выполнять особое задание командования.
Вечером всех, в том числе и вьетнамцев, погрузили в эшелон, который отправился на восток. На одной из небольших станций нас пересадили в тентованые грузовики, тенты закрыли, и колонна двинулась к океану. Через три часа езды по таёжным, то ли дорогам, то ли просекам, нас доставили в какой-то прибрежный гарнизон. В нём нас высадили, хорошо покормили, помыли в бане, и врачи ещё раз всех осмотрели. Двое суток мы провели в казарме, где нас развлекали кинофильмами и политинформациями о войне во Вьетнаме, а также способам погрузки боевой техники на суда. Вечером третьего дня, уже в темноте нас привезли в какой-то порт.
Всех высадили на военный причал, к торговому судну уже в полной темноте. После короткого инструктажа, в условиях затемнения началась погрузка гусеничных тягачей и пушек, топливозаправщиков и грузовиков, командно-штабных машин с радиостанциями, походных кухонь и спакетированых на поддонах ящиков с имуществом. Под утро погрузка закончилась, и наши артиллеристы, вместе с вьетнамцами, заняли места на нарах, а трюме, приспособленном для перевозки людей. Все настолько устали, что заснули сразу, как только добрались до постелей.
Подъём был поздний, глухо шумели дизеля, судно слегка качало. После завтрака, доставленного в бачках, появились наши офицеры и офицер сопровождения груза. Они объявили приказ.
Наша спецкоманда артиллеристов направлялась во Вьетнам, чтобы «оказать его народу помощь в борьбе с американскими империалистами». Не исключалось и наше участие в боевых действиях на побережье против обстреливающих его кораблей США.
Офицер сопровождения рассказал о правилах поведения на судне и о том, что прогулки на палубе разрешены только группами по пять человек в течение получаса с со-провождающим из экипажа судна.
Путешествие было однообразным и довольно скучным. Каждый день флотские офицеры читали лекции и показывали силуэты и фотографии американских кораблей снятые с разных ракурсов. Капитан 3-го ранга, высокий и широкоплечий, с вислыми, как у запорожцев усами, объяснил, что возможно придётся стрелять по этим кораблям. Мы заучивали их характеристики и запоминали, где у них находятся уязвимые места.
Дальномерщикам было интереснее. Они, под командованием офицеров из береговой артиллерии, занимались на палубе под большим тентом-палаткой – определяя расстояние до встречных судов, их курс и скорость через щели между крышей и стенами этой палатки. После обеда другие офицеры рассказывали про ядовитых насекомых и ядовитые растения Вьетнама. Их этой лекции все мы поняли одно – от всех вьетнамских жучков-паучков лучше всего быть подальше. Кроме того, мы уяснили, что воду можно пить только кипячёную, да ещё и обеззараженную. В перерывах между лекциями нам показывали фильмы про Великую Отечественную войну и документальные фильмы про войну во Вьетнаме. Ещё мы много читали.
Офицеры-политработники проводили лекции о врагах-американцах, о бдительности, о чётком выполнении всех уставных требований. Кроме того, они заботились о всемерном поднятии боевого духе, рассказывая боевые эпизоды про героев-артиллеристов Великой Отечественной войны. А ещё мы хором пели наши песни. Там я, кстати, впервые как-то душой понял красоту слаженного хорового пения русских песен. А потом все сдавали зачёты по прослушанным лекциям.
Капитан из частей береговой артиллерии в беседе с нами разъяснил, из-за чего нас направили во Вьетнам. «Вы ребята здоровые, грамотные, умелые, должны помочь этим вчерашним крестьянам ещё лучше овладеть орудиями. Родина надеется, что вы сумеете до конца довести обучение. Вы ведь и сами видите, что все они пока что полуфабрикаты артиллеристов.
Вот поэтому Вас и послали. Кроме того, командование считает, что первый удар береговой артиллерии Вьетнама должен быть зубодробительным, чтобы обломки во все стороны летели, а дым и огонь на кораблях штатников был до неба.
Я видел, как вы стреляете и верю, что так и будет, что вы справитесь!»
После этой беседы нам стала ясна цель нашей командировки.
В свободное время мы вели долгие и обстоятельные беседы про штатников, о том, что они постоянными угрозами нападения втянули СССР в гонку вооружений, и мы вынуждены производить много оружия, чтобы защитить себя и своих союзников, вместо того, чтобы улучшать жизнь в стране. В ходе этих бесед неожиданно выяснилось, что все наши артиллеристы их ненавидят, и считают, что их нужно уничтожать везде, где только можно в малых войнах, чтобы они не напали на нас, развязав большую мировую войну.
У всех моих товарищей ещё до службы в армии сформировалась и окрепла непоколебимая уверенность в том, что штатники наши враги, были, есть и будут.
Мы почти каждый вечер обсуждали, как будем стрелять по американским кораблям.
При этом некоторые товарищи боялись, что нам встретится крейсер, а у него броня и много пушек.
Вспоминая лекции капитан-лейтенанта из береговой артиллерии, остальные доказывали этим бойцам, что броня у американских крейсеров не толще десяти сантиметров. А наши бронебойные снаряды летят со скоростью 1050 метров в секунду и на расстоянии одного километра пробивают броню толщиной в 23 см. Так что мы и крейсеру можем крепко врезать. А у более мелких кораблей вообще никакой брони нет, и наши 33 килограммовые снаряды будут пробивать и рвать их как бумагу.
К концу плаванья уже все были уверены в том, что мы сумеем, если и не потопить, то серьёзно повредить вражеские корабли. После лекций и ужина у нас было много свободного времени и в эти часы мы много беседовали. Очень много мы говорили о будущих боях. Хотя на полигоне мы и стреляли по движущимся мишеням, но всё же у большинства возникало опасение – ведь никто из нас по кораблям не стрелял. Кроме того, из инструктажей морских офицеров-артиллеристов, мы знали, что вражеские корабли имеют перед нами определённое преимущество.
Офицеры, не скрывая ничего, проинформировали нас о том, что их артиллерия имеет автоматизированную систему центральной наводки и может использовать для наведения, как оптические прицелы, так и радиолокаторы. Кроме того, их экипажи сидят за бронёй, хотя и тонкой, или за стальными стенками отсеков. А мы прикрыты лишь тонким щитом и невысокими валами земли вокруг орудийных двориков.
Но офицеры тут же приводили примеры успешных боевых действий наших береговых батарей против фашистских кораблей во время войны. Часто мы спорили о том, сумеем ли ударить по американцам так, чтобы они прекратили обстрелы. Многие наши товарищи даже хорохорились, утверждая, что «вот мы ужо зададим этим поганым штатникам…»
Другие пытались представить себе бой с вражескими кораблями. Они задавали всё новые вопросы офицерам, на которые те охотно и подробно отвечали, разъясняя даже то, о чём их не спрашивали, стремясь к тому, чтобы все максимально полно представляли себе будущие бои с кораблями противника.
«Как быть, если вражеские корабли не подойдут близко к берегу? Как по ним стрелять?
— Если расстояние до них будет больше трёх-пяти километров, то стрелять не будем». «Что будем делать, если нашим противником будет крейсер? Ведь у него толстая броня, сам он большой, пушки в башнях, за бронёй, дальнобойные 150- или 203-мм, есть стабилизация и центральная наводка, а наш калибр против него маловат?»
Капитан-лейтенант, артиллерист из частей береговой артиллерии, ответил так:
«Если он будет далеко, больше чем в 5 километрах, то мы и стрелять не будем.
Если ближе, то ударим из наших 8-ми орудий. Бронебойными и фугасными снарядами.
Броня у него не линкоровская и не везде она есть – так что пробьём.
И вот тогда внутри у него такое начнётся …
Хотя конечно, против крейсеров нужны орудия калибром 152, 180 или 203-210 мм.
Но это всё стационарные пушки, очень большие и очень тяжёлые.
Их нужно долго устанавливать на огневой позиции. Рыть котлованы, маскировать…
После первой же стрельбы их разбомбит авиация.
Кроме того, по вьетнамским звериным тропам и дорожкам их невозможно
будет транспортировать, да ещё и мосты все стационарные разбиты.
Так что придётся нам из своих стотридцаток им кровь пускать…»
Третьи, напуганные сообщениями газет и радио о налётах американской авиации, рассуждали более трезво и беспокоились о том, будет ли у нас надёжное прикрытие зенитками или ракетами от вражеской авиации.
Четвёртые, а таких было меньшинство, грустили, размышляли о доме и о будущей боевой работе во Вьетнаме. Однако все мы были уверены, что с честью выполним задание Родины и отобьём у американцев подлую привычку расстреливать мирных жителей. Мы гордились этим заданием и тем, что именно нам поручили его. А раз так, то это значит, что мы лучшие и просто не имеем права оплошать. У многих из нас отцы воевали в Великую Отечественную войну, и мы выросли под рассказы об их подвигах, поэтому боевой дух был очень высоким.
Шестнадцатисуточный путь во Вьетнам прошёл без происшествий. Штормов не было. Качка была переносимой, никто от неё особенно не страдал. С вьетнамцами всё время занимались и мы и офицеры. А самые толковые из них старались получше изучить русский язык.
При подходе к Вьетнаму с нами стали чаще проводить учения по спасению с тонущего судна, по надеванию спасательных нагрудников и посадке в шлюпки. Это сразу настроило нас на серьёзный лад. Кажется, что только тогда мы окончательно поняли, что идём на войну, а не к тёще на блины.
У самых берегов Вьетнама наше судно стали по несколько раз в день облетать самолёты американцев. Летали они очень низко и очень близко, казалось — что на уровне мачт. Некоторые реактивные истребители имитировали атаки. В этот момент, слыша рёв их турбин за тонкими стенками судна, всех охватывало сильное напряжение и страх, проходивший у некоторых, только много минут спустя.
Боцман и офицер, сопровождающий груз, несколько раз изучали с нами процесс раз-грузки, объясняли очерёдность, порядок, приёмы разгрузки и наше участие в ней. Всё это мы заучивали и многократно повторяли.
Нам объяснили, что американцы могут нанести бомбовой удар по порту во время разгрузки, поэтому, чем скорее мы разгрузимся и уберёмся с его территории – тем целее будем. Этот довод был очень убедительным. Вечером мы причалили в порту Хайфона.
Разгрузка прошла ночью в бешеном темпе, но без ошибок и происшествий. Каждый из нас твёрдо знал своё место и свои действия при разгрузке. Зенитчики не дали американским бомбардировщикам прорваться к порту, ведя настолько частый огонь, что небо горело от разрывов снарядов, а вокруг нас часто лязгали на камнях упавшие осколки, поэтому все мы были в касках.
Дизели тягачей проверили и прогрели заранее, поэтому, как только его гусеницы касались плит причала, то водитель залазил в кабину и заводил двигатель. Затем он подъезжал к выгруженной пушке, которую сразу же цепляли к нему. Следом кран подавал пакет с имуществом, которое моментально грузили в кузов выгруженного ранее грузовика. Расчёты занимали места в кузовах и кабинах и после этого тягач с орудием или грузовик выезжали в сопровождении вьетнамцев в зону рассредоточения и ожидания в трёх километрах от порта.
Наконец все наши грузы и техника оказались на земле, колонна собралась и двинулась подальше от города, на юг, через густые леса, по плохим и узким дорогам – почти тропам.
Мы ехали час за часом, на небольшой скорости. Поворачивали много раз, преодолевали какие-то ручьи и просто полосы грязи, и, наконец, въехали в настоящие джунгли. Мы поняли это потому, что стало совершенно темно, и даже неба не было видно сквозь густые кроны деревьев. Моторы заглушили и, натянув маскировочные и противомоскитные сети, все забылись тяжёлым сном в кузовах своих тягачей. Вьетнамцы из группы сопровождения, в которой было 12 человек, заступили в караул.
На рассвете нас разбудили крики птиц и рёв турбин низко пролетающих самолётов. Следом донеслись раскаты бомбовых разрывов. Земля ощутимо дрожала.
Сон слетел моментально. Мы надели каски. Нам объявили, что до вечера мы останемся на месте, так как авиация штатников бьёт по всем дорогам и тропам. Всё движение во Вьетнаме, осуществлялось только ночами, да и то бросками, от одного участка густых джунглей до другого, так как самолёты-разведчики гудели в небе и ночью, а бомбардировщики прилетали по их вызову очень быстро.
После этого часть личного состава заступила с автоматами в караул, часть занялась улучшением маскировки, при помощи веток и пальмовых листьев. Повара начали хлопотать возле кухни, чтобы, наконец-то накормить нас горячей пищей.
В суматохе ночной разгрузки многое всё-таки уложили не туда, куда нужно. Чтобы всё было под рукой, чтобы точно знать где, что лежит, майор приказал остальным бойцам, сверяясь со списками, заняться проверкой имущества, отыскивая его в кузовах и кабинах. День прошёл в хлопотах по упорядочиванию грузов и после обеда все, кроме дневального и часовых заснули, так как офицеры объявили, что ночью мы продолжим марш к месту развёртывания огневых позиций на побережье.
В коротких сумерках нас разбудили. Мы убрали масксети, оставив торчать ветки и пальмовые листья, и заняли места в кузовах, где было тесно из-за ящиков с боеприпасами и тюков с имуществом, в том числе с продуктами и флягами с водой. Все мы уже знали,что вьетнамцы голодают.
Взревели дизеля, и наши тягачи вновь поползли сквозь джунгли, качая нас в кузовах.
Колонна медленно двигалась по узким и неровным тропам-дорогам, напоминающим нам узкие и низкие сумрачные коридоры, полные зелёного таинственного сумрака, раздвигая и обрывая кабинами и кузовами свисающие ветки и лианы, распугивая птиц и насекомых гулом двигателей, лязгом гусениц и чадными облаками выхлопов.
Мы преодолевали одну за другой бесчисленное количество ручьёв, речек и рек. Маленькие проходили вброд, если позволяли берега и дно. В других случаях использовали паромы, сохранившиеся или восстановленные мосты, которым утром придавали вид разрушенных. Эти переправы занимали много времени. Кроме того, они стоили нам всем много пота и нервов, потому что хлипкие и восстановленные на скорую руку мосты, едва выдерживали тяжесть наших тягачей и орудий. Их опоры на глазах погружались в илистое дно. Почти все мосты приходилось укреплять брёвнами, которые нам чаще всего приходилось заготавливать в лесах. Вьетнамцы старались сохранить наше присутствие во Вьетнаме и направление движения в тайне, поэтому не сообщали местным отрядам самообороны, что нужны брёвна.
Иногда приходилось подолгу – до 10-12 часов ждать, пока вьетнамцы разминируют участок пути опасный для езды из-за зарывшихся глубоко в грунт бомб с взрывателями, установленными на замедленное действие или на взрыв от колебания почвы под воздействием проезжающей мимо тяжёлой техники. Если была возможность, то такие бомбы подрывали на месте, если такой возможности не было, то сапёры выкапывали и разряжали эти бомбы, которые затем везли в Южный Вьетнам окольными путями через джунгли и там использовали как мины против американцев.
Под утро — вновь остановка. Мы спешно занялись маскировкой техники и её следов. После этого командиры объявили днёвку. Все хорошо поели и получили возможность поспать, а вечером опять начался марш. От нарушения времени и ритма сна, от недосыпа мы ходили немного одуревшие. Дни и ночи для нас слились в сплошную карусель.
Во время ночных привалов нам приходилось делать огромные фашины – вязанки из тонких стволов молодых деревьев, длиной по 3-3,5 м, которые мы сбрасывали в воронки от больших бомб, которые часто не успели засыпать вьетнамцы. Нужно сказать, что бригады вьетнамцев быстро, неутомимо и старательно засыпали воронки на дорогах, часто даже ночью. Правда работали они в основном лопатами, носилками и лишь иногда использовали тачки, а эта тяжёлая работа требовала много рук. Работали в основном женщины, так как мужчины воевали на Юге Вьетнама или в частях ПВО. Никакой техники у них мы не видели.
Все эти дни мы видели, а ночью слышали американские самолёты, которые летали над нашими головами. Нам не раз довелось слышать и видеть бомбёжки и их результаты.
Сильнейшую психологическую встряску мы получили, увидев, как маленькие вьет-намцы убирают своих убитых и разорванных в клочья родственников из-под обломков хижин из тростника, жердей и глины, в разбомбленной бедной деревне. Многие погибшие вьетнамцы лежали голые – взрывная волна от 900 килограммовых бомб сорвала с них всю одежду. Через эту деревню было почти невозможно проехать из-за огромных, глубоких бомбовых воронок, которые густой полосой покрывали её из конца в конец. У всех возник вопрос: Что такого опасного для себя обнаружили американские бандиты в этой нищей деревне, чтобы разбомбить её такими огромными бомбами.
Эта картина добавила всем злости и желания уничтожать врагов Вьетнама и СССР.
Каждая воронка была метров по восемь-десять в диаметре и глубиной до двух метров. Уже через полчаса — час на её дне начинала собираться вода, а через пару-тройку дней каждая воронка превращалась в маленькое озеро.
Мы каждый день видели стрельбу множества зенитных батарей и старты зенитных ракет. Четырежды видели, как падают горящие обломки сбитых самолётов и бурно радовались вместе с вьетнамцами, которых учили.
Переправа на самоходных паромах через большую реку Хонгха заняла целую ночь. Паромы имели небольшую грузоподъёмность и тягач и орудия переправлялись раздельно.
Орудие закатывали на паром и скатывали с него силами 4-5 расчётов. В ту ночь мы почти на спали, и поэтому днёвка была сделана больше, тем более потребовался ремонт тягачей.
Из-за поломок тягачей мы были вынуждены остановиться в тропическом лесу рядом с небольшим городком Винь. С разрешения командира батареи десять человек, в том числе и я, сходили в город посмотреть на то, как живут вьетнамцам. Экскурсоводом и переводчиком с нами пошли Винь и Хо.
Город был сильно разрушен частыми бомбардировками, и напоминал он свалку, на которой был пожар. Среди густого лабиринта из воронок, от малых, диаметром около метра, до огромных, диаметром до 8-10 метров, заполненных водой и сливающихся друг с другом в беспорядочные цепочки, торчали из земли жалкие огрызки стен и фундаментов. Обгорелые расщепленные пни деревьев были не выше колена. А перерытую землю между воронками усеивали какие-то смятые, рваные жестянки и кирпичи, превращенные в обгорелый щебень.
Только на окраине, среди густых, раскидистых деревьев в нём уцелели пять небольших, старинных храмов и домов, украшенных масками людей и драконов. Архитектура их была настолько необычной, что я даже не смог бы сказать, нравится она мне или нет. Но она была оригинальной, и все понимали, что Вьетнам – это страна с долгой, богатой историей и своей оригинальной культурой.
Мужчин в городе было очень мало, а почти все женщины ходили с карабинами за плечами, потому что состояли в отрядах самообороны. Одеты они были очень просто и бедно – в чёрные или зеленовато-серые рубахи, штаны и конические шляпы, плотно сплетённые из жгутов рисовой соломы, служившие защитой не только от солнца и дождя, но и от комьев земли и мелких осколков. На ногах у них были резиновые тапочки.
Винь, который был с нами в роли экскурсовода, объяснил, что при французских колонизаторах все жили очень бедно и надеялись на лучшее. А потом началась война, французов прогнали японцы, и стало ещё хуже. Вьетнамцы начали партизанскую войну с японцами, которая не закончилась с их разгромом в 1945 году, а продолжалась долго, но теперь уже с вернувшимися французами. За все эти годы войны много всего в стране было разрушено, но очень мало построено. Множество людей, в том числе опытных строителей, погибло, и просто некому стало заниматься строительством, развитием промышленности и всего прочего.
Кроме того, слишком мало было образованных вьетнамцев, потому что колонизаторы-французы старались не допустить их к получению высшего и даже специального образования. А чиновники-вьетнамцы из колониальной администрации за привилегированное положение и относительное благосостояние предавали интересы народа, страны и поэтому все их ненавидели даже больше, чем французов.
Настроение у нас после этой экскурсии было мрачным. Мы впервые увидели наяву, что значат абстрактные для нас раньше слова: колониализм, рабство, бесправие, нищета, голод и разруха.
Так эта война стала и нашей войной. Мы вдруг окончательно поняли, что беседы политработников о происках американских агрессоров, которые хотят так же бомбить и нашу Родину – не пустые слова. И у нас неуклонно нарастала в душах ненависть к этим сытым убийцам, которые убивают ни за что тощих, полуголодных и нищих вьетнамцев, которые рады чашке варёного риса.
Поэтому мы с азартом играли в опознавание вражеских кораблей, рассматривая их силуэты и фотографии, проигрывая в голове ход будущих схваток. Помня одно – наша победа здесь, это не только защита Вьетнама. Это и защита нашей Родины от возможной агрессии врага. А для победы мы должны стрелять с максимальной скорострельностью и с максимальной точностью.
Преодолев ещё несколько крупных рек с короткими названиями: Ма, Тю, и других, не доезжая до города Хатиня, мы выехали в заданный район недалеко от мыса Рон.
По узким дорожкам и каким-то звериным тропам, под сплошным пологом густого тропического леса, мы выехали на побережье к месту запланированной для нас позиции. Вьетнамцы их подготовили и замаскировали для нас на берегу, метрах в трёхстах от воды. Мы простояли там десять суток. Тягачи, вся остальная техника и тыловое хозяйство стояли в джунглях, метрах в восьмистах от огневых позиций.
После окончания утомительного пути нам наконец-то удалось отдохнуть.
Мы отоспались и отъелись. В море купались по ночам, чтобы нас не заметили самолёты-разведчики. Тренировались сами и тренировали вьетнамцев. И ждали врага.
В один из дней мы на двух «Уралах» поехали в лес за брёвнами, чтобы улучшить защиту огневых позиций. Проезжая через разбомбленную деревню услышали звон металла. Это был сигнал тревоги, и наши водители быстро загнали машины в овраг, заросший густыми кустами и мелкими деревьями по краю.
Через минуту над нашими головами на небольшой высоте с оглушительным рёвом пронеслась четвёрка «Фантомов» увешанных гроздьями бомб. Они начали набор высоты и тут, из-за пальмовой рощи в километре от нас, по ним ударили зенитки и крупнокалиберные пулемёты. Вокруг самолётов засверкали вспышки разрывов. Одна вспышка была на самолёте, летевшем впереди.
В следующую секунду он скрылся в огромном огненном шаре. До нас донёсся ни с чем не сравнимый обвальный, трескучий грохот.
Все три уцелевших «Фантома» тут же сбросили бомбы и повернули назад. Бомбы кучно упали на поле, ощутимо встряхнув землю серией мощных взрывов.
Два самолёта летели в стороне, а третий летел близко к нам и я подумал, что лётчик может увидеть сверху наши наскоро замаскированные машины. Однако в этот момент рядом с нами раздались частые дружные залпы винтовок и карабинов, очереди ручных пулемётов и между ними команды по-вьетнамски.
Выглянув из кустов, мы увидели на небольшом пригорке около сотни голов вьетнамцев, в основном женщин, укрывшихся в окопах, которые дружно вели огонь из винтовок, карабинов и ручных пулемётов по пролетающему самолёту.
На брюхе самолёта было видно много искр при попаданиях. Самолёт уже удалялся, когда вдруг правая турбина задымила и стихла. «Фантом» задёргался, завалился набок и скользнул к земле. Над ним что-то сверкнуло, и в небе появились два парашюта. Самолёт с воем врезался в склон холма и взорвался. А вьетнамки продолжали стрелять в парашютистов.
Виктор из Куйбышева* сказал громко: «Собакам – собачья смерть!»
Степан Рогов с Алтая возразил: «Не обижай собак. Они честные, верные и умные.
Не то, что эти выродки». Мы шумно радовались победе зенитчиков, поздравляли Виня и Хо, которые были с нами. Те тоже радовались и широко улыбались. Затем мы отправились дальше, за брёвнами для переправ. Мы не сразу разобрались, какие деревья нужно рубить. Дело в том, что некоторые виды вьетнамских деревьев имеют ствол с рыхлой, непрочной древесиной и никуда не годятся. Прежде, чем вьетнамцы объяснили нам, что к чему, мы зря свалили пять или шесть таких, причём два даже вытащили из джунглей к машинам. На побережье брёвна понадобились нам для устройства защитных противоосколочных заграждений, состоявших из сплошного забора, образованного врытыми в песок брёвнами.
Кроме пребывания в боевой готовности у орудий, расчёты постоянно укрепляли свои позиции, ожидая появления врагов каждый день. Ещё мы проводили тренировки, тренировали вьетнамцев.
По вечерам, когда напряжение спадало, Винь, Хо, Фам Туан рассказывали нам, как могли о своей жизни, об отсутствии детства, так как им, как и всем другим детям Вьетнама пришлось работать с малых лет, помогая родителям зарабатывать на жизнь. Они с горечью повествовали о болезнях косивших сёла и о высокомерных французах, которые отказывались помогать больным людям. Так в напряжении проходили дни.
А американцы всё не появлялись. Офицеры сообщали, что южнее они произвели четыре обстрела побережья и смели огнём корабельных орудий двадцать семь прибрежных деревень. А нам оставалось только одно – ждать!
В один из дней я дежурил по штабу. Поэтому слышал, как наши командиры обсуждали, где и как могут появиться враги.
Они рассматривали карту побережья и пытались определить, где америкосы нанесут свой следующий удар. Мнений было много. Вначале высказались все, подробно изложив свои доводы. Однако все обсуждения закончились, после того, как наш майор доложил свои соображения.
Он неторопливо изложил свою точку зрения и логически доказал, что если исходить из наличия деревень на побережье, то удар следует ожидать намного южнее нашей позиции, километрах в пятнадцати. Там и глубины позволяют подойти к берегу на полкилометра и ближе, и деревни стоят прямо на берегу.
Кроме того, много деревень находится в прибрежной полосе шириной до трёх кило-метров в устьях рек и ручьёв. Их они тоже могут обстрелять, используя бортовые вертолёты для корректировки.
А вот севернее находится участок мангрового леса, где люди не живут.
Ещё севернее – там, где мы находимся сейчас — малые глубины, рифы и отмели. Деревни скрыты в глубине леса, далеко в устьях ручьёв, в джунглях. И с моря они не видны и не доступны.
Затем он обосновал, почему американцы подойдут близко к берегу: «Американцы обнаглели, не встречая противодействия. Потому что те две пары 76-миллиметровых пушек ЗИС-3 времён войны, которые были в районе уничтоженных деревень, для их эсминцев – комариный укус. Они не ждут сопротивления, не думают об опасности и, вероятно, не знают о нас.
Поэтому наш внезапный удар в упор будет особенно эффективен. Мы можем даже потопить корабль. Мощи наших орудий для этого хватит. В первую и вторую мировые войны таким калибром вооружали эсминцы и многие крейсера».
Уточнив несколько деталей, все согласились, что это, пожалуй, единственный и самый верный вариант для устройства засады. После этого майор зашифровал радиограмму, а радист передал её в штаб советских советников в Ханой.
К вечеру мы получили приказ переместиться на новое место. Той же ночью батарея совершила марш на новое место. Полночи мы оборудовали огневые позиции. Грунт был песчаный и плохо держал сошники орудий. Поэтому мы забили с их тыльной стороны по дюжине полутораметровых кольев для лучшего и более надёжного упора.
Из заранее заготовленных тонких – чуть толще ноги брёвен, сделали вокруг двориков* двойной противоосколочный забор-частокол высотой по грудь. Затем уложили тугие толстые маты, сплетённые из рисовой соломы, доставленные вьетнамцами, и засыпали его до половины землёй с двух сторон.
Такими же матами прикрыли стволы и щиты орудий от обнаружения радиолокаторами. Для обмана вражеских радиолокаторов из листов дюраля от сбитых самолётов мы сделали несколько ложных целей, которые и разместили в отдалении, выгнув дюраль уголком, так, как приказал нам командир батареи.
Затем вырыли окопы для себя, стенки которых также укрепили жердями и матами, а также ровики*, в которые уложили ящики с полусотней снарядов на орудие. Замкомандира батареи, капитан Иванов* заявил, что их не хватит на большой бой.
Наш майор возразил, что и этих много. И что весь бой займёт не более десяти минут. А после этого нам нужно будет, бросая всё кроме штанов и пушек, убегать отсюда в джунгли. Потому что самолётам с авианосцев нужно всего двадцать минут на то, чтобы запустить тур-бины, взлететь и долететь до нашей позиции. А из положения ожидания в воздухе и того меньше.
Мы выставили часовых и легли спать. Проснулись все на рассвете.
День на юге наступает очень быстро. Но в тот день и в небе и на море стоял лёгкий туман. На востоке быстро разгоралась заря. Всё – и небо и море заливал розово-алый цвет.
Дымка слегка приглушила его, но всё же он был какой-то необычно нежный и чистый.
На море стоял штиль. Поверхность воды не колебала ни одна волна. Перед нами рас-стилалась розовая перламутровая равнина, уходящая в розовую дымку. Линии горизонта не было видно. Розовый перламутр моря сливался с розовым туманом, окутавшим небо.
Стояла неправдоподобная тишина. Почему-то молчали даже птицы. Мы наскоро умылись в ручье и ждали, пока повара приготовят завтрак. Маскировка была в порядке, и причин для беспокойства не было. Водитель тягача, Игорь Семенихин из Улан-Удэ медленно произнёс: «Какое место, ребята? Какая природа! И рассвет-то, какой – перламутровый!»
Никто не захотел нарушать тишину, и поэтому все только кивнули, глядя вдаль.
Мы молча смотрели на розово-перламутровое море и наслаждались невиданным зрелищем. Наши подопечные вьетнамцы стояли рядом и тихо переговаривались на своём языке, похожем на птичий.
Вдруг сибиряк Степан, отличавшийся очень зоркими глазами, показал на море и спросил: «Смотрите! Что это там такое?»
Все посмотрели направо. В дымке на юге появилось тёмное пятно.
Оно росло, темнело, приобретало контуры и геометрические очертания.
Очертания эсминца США! На берегу из всех глоток раздался громкий вопль: “Американцы! Эсминец! Все в лес!”
Мы побежали так, как будто хотели поставить рекорд скорости бега на сто метров. Мгновенно добежали до пушек и залегли в двориках. Потом раздался общий истерический хохот. Мы смеялись над своим бегом и своим испугом. До икотки и колик в животе, до слёз на глазах. И успокоились не сразу.
А на пляже три вьетнамца пятились задом к джунглям и заметали ветками кустов следы.
Майор закричал: «Боевая тревога! Все по местам! Орудия — осколочно-фугасным – зарядить! Дальномерщики – не слышу данных!»
Мы сделали всё, что положено было сделать перед боем: сняли стопоры ствола и чехлы с дульного тормоза, затвора и прицела, поднесли первые ящики с боеприпасами и открыли их.
Все мысли исчезли. И не только у меня, как выяснилось позднее.
В голове стояла звонкая, как хрусталь пустота.
Орудия стояли парами. Четыре пары. По семьдесят-восемьдесят метров одно от другого. И по сто двадцать — сто сорок метров пара от пары.
Из тумана появился ещё один эсминец, который двигался параллельно, следом за первым, но мористее*. Они оба шли вдоль берега в нашу сторону. В прицел было видно, что башни и на носу и на корме повёрнуты в сторону берега.
Мы их сразу опознали, это были два эсминца послевоенной постройки типа «Гиринг». Мы вспомнили и перечислили вслух их тактико-технические данные:
Длина – 119 метров. Ширина – 12,5 метра. Осадка – 5,8 метра. Экипаж 275 человек.
Скорость полная – 35 узлов или 64,8 км/час. (Ну, это когда он был новый!)
Вооружение: две башни со спаренными универсальными 127-мм орудиями, установка противолодочная «АСРОК» позади рубки и два торпедных аппарата.
Брони нет. Поражаемые места – рубка, подбашенные пространство, котельные и турбинные отделения позади рубки и между трубами.
Майор скомандовал: «Приготовиться, ждать команды!»
Наши дальномерщики, припав к дальномерам, выкрикивали дистанцию до эсминцев: «Дальность – ближний – 2300 метров, дальний – 2800».
Из тумана, в километре от нас появилась рыбацкая лодка с двумя мачтами, под парусами. В прицел я видел, что в ней сидели семеро вьетнамцев в своих конических шляпах. Лодка довольно быстро шла к берегу, в сторону деревни.
Носовая башня ближнего эсминца повернулась к лодке. Я подумал:
Неужели они будут стрелять? Это же простые рыбаки, у них и мотора-то нет…
И тут же из ствола вылетело пламя.
Звук выстрела не успел долететь до нас, как на месте лодки вспыхнул разрыв, взлетел фонтан воды и какие-то обломки.
Над нашими позициями повисла густая, злобная ругань в адрес убийц.
Эсминцы, тоже окрашенные в розовый цвет, бесшумно скользили на малой скорости дальше. Носовая башня повернулась к берегу. Все замерли. Эсминцы были ещё далеко и могли легко уйти при обстреле в дымку, в туман.
Нужно было подождать ещё минуту-две. Чтобы бить в упор — наверняка.
Вот на стволах их пушек сверкнуло пламя, появился дым. Затем до нас долетел грохот выстрелов. В километрах двух от нас раздались взрывы.
Там была рыбачья деревня из пятнадцати строений, которые трудно было назвать домами – они были сплетены из тростника, ветвей и пальмовых листьев.
Вновь сверкнуло пламя на стволах вражеских орудий.
И снова гремели взрывы, приглушенные расстоянием, и мы видели, как кружатся в небе горящие тростниковые крыши рыбацких хижин.
Вьетнамцы у двух крайних орудий вскочили и засуетились. Сквозь грохот разрывов послышались их команды. Ударил залп. Эх – рано они начали…
Майор прорычал что-то непечатное.
Дальномерщики выкрикнули, перекрывая раскаты стрельбы и взрывов: «До ближнего -1500, до дальнего – 1800».
Вьетнамцы промазали. Всплески от падений снарядов встали впереди кораблей.
Они ошиблись в определении скорости и взяли большое упреждение.
Чёрт их побери, как же медленно они заряжают! подумал я.
Башни эсминцев начали поворачиваться в нашу сторону.
Ударил новый залп двух стотридцаток.
Засверкали ответные выстрелы корабельных орудий. Раздался вой и сверлящий свист-шелестение вражеских снарядов.
Огневые позиции крайних двух пушек исчезли в огне и дыму разрывов. Осколки летели над головой, глухо стучали в стволы деревьев, с хрустом и треском срубали листья пальм, сыпавшихся нам на головы, били в ограждение двориков.
В небе раздался резкий, громкий вой. Я искоса взглянул вверх – там, в стороне падал, вращаясь, ствол одной из пушек.
Затем американцы начали стрелять по участку джунглей, где мы повесили ложные цели из кусков дюраля. Значит, в наводке участвуют радиолокаторы – подумал я. Пять залпов выкосили большой участок прибрежных зарослей. Но, видимо они поняли, что бьют по пустому месту и поэтому перенесли огонь в нашу сторону.
Вокруг наших позиций стали беспорядочно падать снаряды. Видимо американцы решили выкосить взрывами растительность и сбить маскировку, чтобы обнаружить орудия. Мы почти оглохли от грома разрывов. Дышать было нечем – пыль и дым от сгоревшей взрывчатки не давали вздохнуть. Земля под нами тряслась и подбрасывала нас.
По щитам и стволам лязгали, скрежетали и рикошетировали с пронзительным визгом осколки. Почти все маты были сорваны, один горел возле колеса. Другие — дымились.
Я лежал на трясущейся земле в ровике и в голове рывками появлялись рваные мысли о том, что сейчас они нас заметят и в прицелы и радиолокаторами.
И тогда нам конец… Пора стрелять! Где же команда?
Майор заревел что-то. Я понял только одно слово: «…… пушкам…».
Мы бросились к уже заряженным орудиям. По пути отшвырнули в сторону вьетнамцев, бросившихся к ним с секундным запозданием. Мелькнула мысль:
Извините ребята, но сегодня стрелять будем мы сами…
Чтобы выжить и победить, стрелять нужно часто…
А вы заряжаете слишком долго…
Эсминец уже так близко, что не помещался в прицеле.
Быстро вращая маховики, уточняю наводку.
На носу ближнего белой краской с чёрной обводкой написан большой номер – 806, у второго – 832.
Дальномерщики продолжают скороговоркой выдавать дальность до целей:
«Ближний – 1000, дальний –1300».
В голове скачут мысли о том, что для нас это дальность прямого выстрела. Это как из пистолета в лоб, в упор. Дальномерщики могут помолчать, всё и так ясно.
Ну – же, где команда!?
Перекрестие наведено на борт эсминца в носу.
Упреждение я выбрал так, чтобы поразить подбашенное пространство. Там у них боезапас, расчёт и механизмы башни. Брони у них нет нигде. Я помню всё это наизусть, как таблицу умножения. Нас хорошо учили. Эти флотские офицеры классные знатоки, всё понятно…
Снаряд фугасный – взорвётся примерно в двух-трёх метрах за обшивкой.
В самый раз! Ну, … спят там все, что ли?
Эсминец медленно двигается в прицеле…
Медленно вращая маховик горизонтальной наводки, выношу точку упреждения вперёд.
Маховик вертикальной наводки трогать нет нужды. Враг – вот он рядом. Длинный ствол вытянулся почти параллельно земле. Перекрестие прицела на точке упреждения…
Наконец команда: «Батарея — огонь!»
Отскакиваю. Замковый дёргает за спусковой шнур.
Пушка грохочет, подпрыгивает.
Ствол с шипением откатывается назад, открывая затвор и выбрасывая длинную дымящуюся гильзу. Крик: «Откат нормальный!»
Бросаюсь к прицелу и краем глаза вижу…
Заряжающий бросает в открытый затвор новый снаряд.
Его досылают и бросают следом гильзу с зарядом пороха.
Щелчок закрывшегося затвора. Крик: «Готово».
Я вновь у прицела. Перекрестие навожу на борт, чуть ниже и впереди носовой башни. Отскакиваю и кричу: «Огонь!»
Выстрел. И всё повторяется сначала.
Вижу в прицеле дымящуюся дыру в борту и носовую башню, которая не стреляет.
Хорошо – но мало. Повторяю наводку, и мы стреляем туда же. Чтобы добить!
Оторвавшись от прицела уже простым глазом вижу вспышки НАШИХ разрывов на обоих кораблях.
Мы стреляем и стреляем, не думая ни о чём. Огонь врага стих.
Молчит не только носовая башня, но и кормовая. Вокруг них появляется пламя.
Вижу пожары на палубе и в районе первой трубы – густой как мазут, чёрный дым разрастается, окутывает надстройки, стелется за кормой.
Из чёрной пелены летят искры, там что-то взрывается сериями.
Навожу на рубку, и мы стреляем по ней.
Ч-ч-чёрт! Промазал! Первый — мимо.
Следующие четыре попадают, оставляя в стенке рубки дыры, и рвутся внутри.
Последний снаряд, по моей команде, поставили на осколочное действие.
Он взрывается где-то на мостике, снося антенны, дальномеры, прожектора, америкосов.
Рядом рвётся снаряд, грохот, ударная волна сбивает всех с ног, перехватывает дыхание. Визг осколков и их глухой стук в ограждение дворика – это «привет» от ожившей кормовой башни.
Навожу перекрестие на борт под нею, и мы стреляем.
Взрыв осколочного снаряда полыхает на борту.
После него остаётся дыра метра два в диаметре.
Пробоина очень близко к воде. Наверное, море плещет через нижний край внутрь.
Мы добавляем туда же ещё и ещё раз.
Башня перестаёт стрелять и застывает неподвижно.
Но всё равно нужно добавить.
Опускаю перекрестие на ватерлинию.
Стреляем… И — попадаем.
До эсминца близко. Настолько близко, что снаряд летит до него не более двух секунд, а скорее всего, и того меньше.
Я вижу, что рядом с нашим попаданием ещё кто-то попал в район ватерлинии.
Яркая вспышка, столб воды и дыма.
Эсминец сбавляет ход. Опять стреляем туда же.
Ещё и ещё раз. Вспышки разрывов и всплески воды.
Эсминец заметно кренится.
Орудия стреляют с максимальной скорострельностью, заряжающие сопят и тяжело дышат, но слышны крики: «Давай ещё! Мы вас…… суки поганые!…жирномордые…»
«А-а-а,… вот… это врезали …! Это вам падлы…, не лодки топить!»
«Давай! Шевелись …… Заряжай!…… Топи их на х..!»
Вокруг нас стоит дикая смесь из мата, команд, громких радостных воплей при попаданиях, лязга и щелчков затвора, перекрываемая грохотом выстрелов.
Вьетнамцы подтаскивают ящики со снарядами и гильзами, открывают их и тут же убирают из под ног стреляные, укладывая их в опустевшие ящики, тащат их к тягачам.
У основания первой трубы вспышки разрывов…
Автоматически считаю – один, два, три…
После третьей вспышки труба начинает крениться и в облаке чёрного дыма рушится за борт. Из-за корпуса виден всплеск. На месте трубы начинает разрастаться пожар и густо валит чёрный дым. Ещё два пожара полыхают ближе к корме.
Вдруг с эсминца в небо с рёвом взлетает огромное облако белого пара…
Мелькает мысль: Хорошо – это котёл гавкнулся, теперь он не разгонится…
Корабль в дыму и пожар охватил около четверти его длины.
Где-то далеко в сознании, еле заметная, проскакивает мысль-вопрос:
Что же может там так гореть, на стальном корабле? Искать ответ некогда!
Эсминец поворачивает направо, его видимая длина сокращается…
На нём зажгли дымовые шашки. Густой серый дым начинает скрывать его, смешиваясь с чёрным от пожара, стелется по воде, скрывая корабль.
Мы мажем два или три раза подряд.
Но над дымом торчат мачты и это хороший ориентир для меня.
Навожу, ориентируясь по ним. Кричу: «Давай осколочные!»
Лязгает затвор, проглотив очередной снаряд. Слышу хрипение и тяжёлое дыхание
заряжающих. На краю сознания мелькает сочувственная мысль – Досталось им сегодня.
Всё-таки каждый снаряд весит больше 33 кг, а заряд только ненамного легче…
Крик замкового: «Готово!» — Мой ответный крик: «Огонь!»
И пушка грохочет, выбросив очередной снаряд. В дыму ярко вспыхивает разрыв
осколочного снаряда, и дым становится вроде бы реже.
Ствол, проносящийся мимо меня на откате, пышет жаром.
Не обжечься бы! – мелькает запоздалая мысль.
«Заряжай, давай! Добавим им, псам поганым……»
Навожу в корму эсминца, который стал лучше виден.
Наверное, я попал ему в дымовую аппаратуру и разбил её…
Эсминец медленно удаляется. Бурун от винтов виден только справа.
Значит левая турбина каюкнулась! Он сильно накренился влево, и дым пожаров
скрывает его почти как дымзавеса.
Остальные пушки бьют по второму, более дальнему эсминцу.
Он быстро приближается, проходит за кормой первого и ставит дымовую завесу,
чтобы скрыть того от наших снарядов. Под его носом виден большой белый бурун.
Его пушки стреляют очень часто, но не метко. Разрывы гремят довольно далеко от нас.
Переношу перекрестие на него, на рубку.
«Огонь!» И мимо! Вот ……!
Крик: «Готово!»
«Огонь!» Выстрел. Гляжу вслед трассе снаряда, как будто направляю её в цель…
И вижу вспышку. Во рту металлический привкус от сгоревшего пороха.
Хочется пить – но некогда.
«Давай! Заряжай ещё… Умоем и, б…й, кровью… Суки………!»
Сквозь гул в голове приглушенно доносится стук снаряда, врезавшегося ведущим
пояском в начало нарезки при досылании, затем — звонкий стук гильзы.
Следом — лязг затвора и опять выстрел.
И почти сразу на рубке, ближе к трубе – вспышка разрыва.
Реву в диком восторге от удачного попадания: «Давай ещё …!»
Четыре разрыва вспарывают борт корабля. Вместо белых цифр его номера, появляется
бесформенный чёрный провал, из которого валит дым.
Слышу, как сквозь вату крик-команду майора: «Огонь! Держать темп!
Не дать им …, уйти! … … …»
Новый залп и кормовая башня исчезает в искристой вспышке.
«Ага! Попались…! Давай ещё! …!»
А вот и кормовая мачта с антеннами рушится за борт.
Эсминец с заметным креном на левый борт поворачивает, прикрываясь дымовой
завесой и дымом от пожаров. Расстреливаем в дым последние снаряды, ориентируясь
по остатку передней мачты.
Майор командует: «Прекратить огонь! Сворачиваемся и уходим!
Быстро, они уже запускают турбины!»
Заревели двигатели подъезжающих к нам тягачей. Расчёт каждой пушки, все девять
человек, начинают быстро и слаженно выполнять заученные действия.
Мы готовим орудия к маршу – быстро поднимаем и сводим станины, надеваем их
шкворневой балкой на шкворень подъехавшего задом тягача.
Следом отсоединяем ствол от тормоза отката, а накатник от люльки.
Бешено крутим рукоятки лебёдки, оттягивая ствол, а затем ставим его на упоры и стопора
на станинах.
На бегу надеваем чехлы на ствол и замок, снимаем прицел.
На всё это ушли не больше двух минут, вместо обычных трёх-четырёх.
Вьетнамцы успевают собрать в ящики гильзы. Для них это большая ценность.
И гильзы и ящики. Из гильз делают посуду, а из ящиков – мебель.
Успеваем бросить в кузова десяток ящиков, но майор командует: «По машинам!
Марш! И газу, газу поддай сынки! Чтобы успеть уйти!»
Оставляем часть ящиков, маты и прыгаем в кузова тягачей. В головном сидит
вьетнамский офицер и указывает путь к зоне рассредоточения.
Водители действительно дают газу. Мы несёмся по своим следам. Тягачи качает и
швыряет. Мы еле удерживаемся, вцепившись руками и упёршись ногами в ручки и выступы.
Сзади подпрыгивают и качают длинными стволами наши пушки. Скрежет гусениц бьёт по
нервам, пробиваясь даже через наши оглохшие от стрельбы уши.
Эта гонка длится минут десять. Затем скорость уменьшается, тягачи выбрасывают меньше гари, мы едем более комфортно по какой-то звериной тропе, сворачиваем несколько раз, ещё больше уменьшаем скорость. Поворачиваем налево, под ещё более густые деревья. И тут тягачи начинают сворачивать в сторону ёлочкой: первый направо, второй налево и т.д.
Тягачи останавливаются под густыми ветками, свисающими в несколько ярусов, и таких густых, что из-под них не видно неба. Смолкают двигатели, и мы тупо сидим в тишине, скованные напряжением боя, оглушенные грохотом. Потом выскакиваем и натягиваем брезенты и остатки масксетей на пушки и тягачи.
И вновь сидим. Тупо, молча, устало.
Впрочем, скоро мы начинаем слышать команды, крики птиц.Затем раздаётся здоровый хохот, солёные шуточки. Народ приходит в себя. Все пьют. Жадно и помногу. Вытирают пот. Из ушей и карманов, из-за пазухи вытряхивают песок, попавший туда при обстреле.
Курим, хлопаем друг – друга по плечам и громко разговариваем:
«Молодец Серёга! Здорово ты первому врезал! Да и второму тоже».
«Ты Сашка тоже молодец, у первого труба так и кувыркнулась
«А Олег — прямо снайпер – башню разнёс в пыль!»
«Жаль, что не потопили гадов!»
«А может быть, потонут по пути? Дыр мы им наделали?»
«А пожары на них, какие огромные – и чему там гореть?»
И пошло-поехало: «А ты… А он… А мы… У него… А там, как даст!» «……!»
И так минут тридцать…
Наш майор зашифровал радиограмму о бое и наш радист, по кличке «Чистюля»,
быстро передал её в штаб советников.
Вдруг все услышали гул самолётов. Нам, ещё полуоглохшим после стрельбы казалось,
что они далеко, но разрывы и сотрясения почвы показали нам, что это где-то рядом.
Затем бомбы начали рваться где-то в стороне. Затем, минут через пять, ещё в одном месте.
Все замолчали. Было ясно, что янки хотят нас нащупать и уничтожить.
Майор скомандовал: «Батарея – строй-ся! Равняйсь! Смирно!»
Мы построились. Он и вьетнамский офицер стали перед нами. Майор поздравил нас с
первым боем и боевым крещением. Выразил благодарность за образцовое выполнение
боевой задачи и нанесение больших потерь американским агрессорам.
Затем, помолчав, он снял панаму и сказал тише: «Давайте помолчим и помянем наших
боевых друзей, расчёты орудий Миня и Фам Туна, погибших в своём первом бою.
Вечная им память!»
Офицер-вьетнамец переводил слова майора для своих солдат.
Мы сняли панамы и молча застыли в строю.
* * * * *
Этот бой был для меня и моих товарищей самым главным событием во Вьетнаме.
Мы ещё раза четыре стреляли по американским катерам и попадали. Катера дважды
разнесло в щепки, а на воде осталась только пятно горящего бензина.
Два раза они успевали уйти, хотя и с пожарами и наверняка с потерями в экипажах.
После каждой стрельбы мы стремительно уходили в джунгли, чтобы не попасть под
ответный удар авиации америкосов. Потерь у нас не было. В перерывах мы учили новые
расчёты вьетнамцев, вместо погибших. Пушки и тягачи для них прибыли быстро.
Пользуясь тем, что американцы делали как бы перерыв в войне против Вьетнама, и
отводили свои корабли на базы для ремонта и отдыха экипажей, и заправки топливом
и боеприпасами, нам удалось посетить деревню, расположенную в трёх километрах от
наших позиций.
Деревня из сорока домов-хижин, которую мы посетили, уцелела и почти не пострадала.
Возможно, из-за того, что стояла в густом тропическом лесу. Нас пригласили в дома, угоща-
ли фруктами, гладили нас по рукам, щебеча «льен со, льен со». И тут мы пережили новое
потрясение. Семья из шести человек только что села за стол. Мы видели, что в их общей
миске был рис с какими-то травами и овощами.
Его было почти столько же, сколько каши с тушёнкой каждый из нас получал в обед!
Так мы получили наглядный урок, почему вьетнамцы такие маленькие и слабые.
В домах вьетнамцев не было почти никакой посуды, кроме трёх-четырёх мисок. И
чашек, которые часто были изготовлены кустарями из латунных гильз от снарядов.
Особенно ценились гильзы от 37 и 57-мм зениток, потому что из одной гильзы получа-
лось до восьми чашек. Вьетнамцы через Виня, с шутками сказали нам, что такие чашки
лучше фарфоровых, потому что не бьются при близких разрывах бомб.
Рядом с деревнями мы видели рисовые поля, перепаханные бомбами. Тропинки, дамбы,
мелиоративные канавки, мостики, посадки риса – труд многих поколений трудолюбивых
вьетнамцев был уничтожен полностью. Капитан Лыонг, командир вьетнамских расчётов, обученных нами, помрачнел и объяснил, что теперь деревня будет голодать. Наши ребята
ругались так, как я до того никогда не слышал.
Всё увиденное нами, только добавило ненависти к американцам, и уже никто не
сомневался в том, что они и у нас готовы устроить такую же разруху и голод.
Вскоре настал конец нашей командировки. Уровень подготовки вьетнамцев стал
достаточно высоким. Они уже вполне могли обойтись без нашей помощи. Америкосы
перестали обстреливать побережье, и надобность в нашем пребывании исчезла. Домой мы
улетели самолётом. В Союзе мы получили медали «За боевые заслуги» и приказ держать
язык за зубами. В пути я с гордостью думал о том, что наша страна настоящая Империя,
большая, справедливая, великая, защищающая справедливость и слабых, а я с дру-
зьями умело и с честью послужили делу укрепления её безопасности.
Когда меня спрашивают, за что я получил медаль, я достаю мою личную папку и даю
почитать вырезку из газеты «Красная звезда». Там говорится следующее:
«Береговая артиллерия Вьетнамской Народной армии нанесла тяжёлые повреждения и
большие потери экипажам двух американских кораблей, обстреливавших побережье ДРВ».
Вторая вырезка из военного журнала гласит, что:
«Американские эсминцы типа «Гиринг» — «Хигби» и «Хэнсон» получили тяжёлые повреждения от
береговой артиллерии ВНА при обстреле побережья. На эсминце «Хигби» убито 63 члена экипажа,
и былы ранены и обожжены более 85, а на «Хэнсоне» было убито 37 и ранено более 55 членов
экипажа. Ремонт «Хигби» длился более пяти месяцев, а «Хэнсона» — более трёх месяцев. И он
обошёлся во много миллионов долларов.
Американские крейсера «Оклахома Сити» и «Бостон», обстреливавшие побережье, получили
более 80 попаданий. На них возникли пожары, а среди экипажей были убитые и раненые. Ремонт
занял два месяца. Были также потоплены два артиллерийских катера типа «Эшвил», причём, на
одном из них погиб почти весь экипаж. Более мелких катеров было потоплено свыше четырёх
десятков. Во многих случаях уцелевших не было.
Такие большие потери и тяжёлые повреждения кораблей привели к тому, что командование
американским флотом запретило использовать корабли для обстрелов побережья».
Когда мне встретились эти заметки, то я пожалел, что рядом нет тех наших парней,
которые боялись встреч с американскими крейсерами. Эти факты рассудили наш давний
спор – снаряды 130-мм пушек пробили броню американских крейсеров.
Когда я демобилизовался и вернулся домой, то, отгуляв пару месяцев, решил выяснить,
имеет ли милиция ко мне какие-либо претензии.
Я явился в РОВД в форме, с медалью, со значками за классность, с кипами грамот, с
удостоверениями: механика-водителя, дальномерщика, радиста, водителя грузовика.
Я спросил, какие ко мне есть претензии у нашей милиции. Мне ответили, что претензий
нет, так как дело давно пересмотрели и закрыли в связи с новыми открывшимися обстоя-
тельствами. Кроме того, один из потерпевших тогда, через три месяца был убит ножом в
драке, которую сам же и начал. Ещё один стал наркоманом и пропал без следа в Киргизии.
А остальные трое сидят, и будут сидеть долго. Дело давно закрыто, а меня поздравляют со
счастливым возвращением и наградой Родины.
Оказывается, они знали о моей командировке. А дальше пошла обычная жизнь.
* * * * *
Сошники – изогнутые стальные поворотные лопатообразные щиты на концах станин,
их вкапывали в землю, чтобы они служили упором для орудия при выстреле.
«дуплекс» — два орудия на едином унифицированном лафете различавшиеся стволами
калибром 130 и 152 мм. Это позволяло сэкономить средства при производстве,
упростить ремонт и освоение орудий.
ДВО – Дальневосточный Военный Округ.
Дворик – позиция орудия, обычно это окоп глубиной до метра с бруствером из земли.
Для защиты от осколков по его краю часто делали срубы или вбивали брёвна
в землю, выкладывали стенки из камней.
Ровик – мелкий окоп, его отрывали позади орудия, в дворике, для защиты снарядов
и личного состава от осколков при обстреле.
Мористее – дальше от берега.
130-мм пушка М-46 – разработана в 1953г. Дальность стрельбы: до 29,7 км.
Заряжание раздельное: снаряд и гильза заряжались раздельно.
Скорострельность: до 8 выстрелов/минуту.
Начальная скорость снаряда: 930 м/сек — фугасный и 1050 м\сек.- бронебойный.
Снаряды: осколочно-фугасный, бронебойно-фугасный, дымовой, осветительный.
Дальность прямого выстрела: 2 км.
В расчёте 9 человек. Масса: 7,7т.
Эта пушка была и есть на вооружении армий десятков стран и с успехом применялась
в десятках конфликтов и войн.
Дульный тормоз – устройство на конце ствола, предназначенное для уменьшения
длины его отката, позволяет сделать лафет и всё орудие легче.
Толщина обшивки корпусов эсминцев – колеблется в пределах: 8 — 10 — 12 — (16) мм.
Фамилии наших офицеров условные, т.к. настоящие я, к сожалению, не помню.
