Рассказ «ПРОРЫВ ПОД РУЖАНАМИ»

Член ОО «ВХД «Вера и честь»  писатель Владимир ЗАЙЦЕВ

Есть в Брестской области городской посёлок Ружаны. В 15-18 веках там находилась одна из резиденций князей Сапег. Об этом напоминают развалины некогда красивого дворца на холме, когда-то принадлежавшего им и разрушенного во время 1-й Мировой войны. Он и сейчас впечатляет своей колоннадой, а раньше был ещё красивее, но речь не о нём, а о наших воинах, которые в июне 1941 с боем прорывались через занятый врагом городок.

Наши части, в основном это были тыловые подразделения, с боем вырвавшиеся из окружения под Белостоком, двигались по полевой дороге со стороны Зельвы на Ружаны, чтобы затем выйти к Ивацевичам, на соединение с основной группировкой войск. Боевое ядро наших войск состояло из стрелков на грузовиках, нескольких орудий, нескольких танков и броневиков. Основная же колонна представляла собой сотни грузовиков, на которых вывозили раненых и склады группировки.

Грузовики были нагружены оружием и боеприпасами, продуктами и обмундирова-нием, средствами связи и многим другим, что лежало на складах. В колонне через равные интервалы двигались броневики и танки.

Уже в деревне Полонск, расположенной примерно в 10 км от Ружан местные жители сообщили, что в городе уже немцы, и лучше обойти их без боя по лесной дороге, ведущей через Ружанскую пущу — густой лес, расположенный слева от дороги, за неширокой речкой Ружанкой. Её левый, обращённый к лесу берег был сильно заболочен, но имелся мост, по которому колонна могла бы переправиться и уйти в лес.

Однако, по каким-то причинам командование прорывающегося отряда отнеслось к словам простых крестьян с большим недоверием и продолжало движение к Ружанам. Возможно, они решили, что колонна не сможет пройти по узкой и извилистой дороге с нужной скоростью, или не поверили крестьянам, которые всего чуть больше полутора лет жили при советской власти.

Немцы времени не теряли и выслали свою разведку и небольшие отряды, которые заняли позиции справа от дороги на краю невысокой возвышенности, которая обрывалась к дороге, проходившей в 50 – 100 метрах  от неё крутыми песчаными скатами, высотой до 8 метров. Дорога, поля, прибрежный луг и река были у немцев как на ладони.

Они открыли огонь и сразу же подбили много грузовиков, некоторые из них загоре-

лись. Красноармейцы, ехавшие на грузовиках под командованием младших командиров пошли в атаку. Их поддержали своим огнём броневики и танки. Однако если красноар-мейцам удалось прорваться сквозь пули врага на гребень высоты, и уничтожать или отбросить немцев, то ни танки, ни броневики не смогли выехать наверх по крутым и высоким песчаным кручам. И враг не был уничтожен полностью.

Колонна после примерно часового перерыва, собрав раненых и приведя в порядок те грузовики, которые не были сильно повреждены, продолжила движение.

Но за это время к немцам, уцелевшим после боя, подошло подкрепление. У них были орудия, броневики и много пехоты с пулемётами. Они без труда сбили или уничтожили наши немногочисленные заслоны, оставленные на круче, вернулись к своим окопам и открыли ещё более сильный огонь по колонне.

Наши танки, броневики и машины со счетверёнными зенитными пулемётами были подбиты огнём их пушек в упор и сгорели на поле, на дороге и в деревне Заполье. Уцелевшие шофера, красноармейцы, раненые пытались пойти в атаку, чтобы отбросить врага с гребня, но силы были не равны, и хотя в двух или трёх местах им удалось вырваться наверх и в штыковой атаке перебить немцев, но тех было слишком много, и у них было подавляющее огневое превосходство.

Эти атаки закончились гибелью наших бойцов, которых позднее похоронили в небольших оврагах, прорезавших склон высоты.

Тем временем боевое ядро колонны, сбив все заслоны немцев, ворвалось в Ружаны, отбросило, рассеяло и уничтожало их. Они ждали подхода колонны, но она, рассечённая на части медленно погибала под огнём врага. Потери были большие. Командиры погибли, и уже некому было подать команды и сплотить одиночек, уцелевших под густым ливнем пуль немецких пулемётов и разрывами мин. Если вначале боя грузовики были защитой, то позже, они стали опасны, потому что в них взрывались боеприпасы, которые они везли или бочки с топливом и маслом.

Прикрываясь густым дымом от горящих автомашин и танков, люди перебежками стали переползать или перебегать к реке. Многие добежали до её берега и укрылись за ним. Из-за этого укрытия многие отстреливались из винтовок и двух пулемётов. Но немцы подавили огонь красноармейцев из миномётов. После этого наши воины стали переплы-вать или переходить речку в надежде уйти в недалёкий лес – Ружанскую пущу. Многим это удалось. Многих настигли пули врага, и они остались, кто в воде речки, кто в камышо-вых зарослях и болоте между речкой и лесом.

Между деревней Полонск и Ружанами по дороге всего около десяти километров. Однако в трёх километрах от Ружан, на развилке дорог, расположенной за мостом через речку, вытекающую из озера, есть высокий холм, на котором засели и укрепились немцы. Их было много и у них было много орудий, миномётов и пулемётов, которые с холма простреливали все окрестности. Части колонны, сумевшие прорваться через огонь врага по дороге из Полонска через Заполье, не могли преодолеть разрушенный снарядами мост через Ружанку и дорогу, идущую вдоль холма.

Командование бросило на помощь колонне несколько танков и броневиков, наша артиллерия открыла огонь, красноармейцы пошли в атаку, но немцы создали настолько плотную огневую завесу, что наши, потеряв несколько танков и броневиков, не смогли прорваться в развилке и сбить вражеский заслон. Боевое ядро колонны, потеряв в этом жестоком бою значительную часть своих сил, повернуло на восток и пошло на прорыв. Смяв и уничтожив части немцев, перекрывшие им путь на выходе из Ружан, они с боем прорвалось из окружения.

А красноармейцы из колонны, уцелевшие в этом бою, частью разбежались по лесу, частью попали в плен, будучи ранеными, контуженными и сильно деморализованными.

После боя, в ходе которого сгорела почти вся деревня Заполье, на улицах которой шёл бой и горели автомашины, прошёл день. Сельчане отплакали по своим родственникам и своякам, погибшим или раненым во время боя и по своим сгоревшим домам и хозяйству. После этого они принялись хоронить погибших красноармейцев. Немцы, наблюдавшие за этим, заставляли хоронить их там, где тех настигла смерть – в оврагах, на склонах откоса, в поле, на лугу, в лесу, в придорожных канавах.

Когда в 1959 году я приехал в эту деревню, где провёл лето, на дороге и возле неё, за огородом хозяина дома, в котором мы жили, невозможно было воткнуть лопату в землю, настолько густо она была засеяна гильзами, пулями, осколками. Песчаный откос, на котором шли самые ожесточённые схватки, порос кое-где травой и молодыми сосёнками. Но стоило ковырнуть землю, как почти сразу же на свет появлялись гильзы, обрывки ремней, ржавые обломки оружия, осколки.

В 70-х годах было принято решение перезахоронить павших воинов. Жители не помнили большинство мест захоронения. Однако они обратили внимание, что весной на отдельных местах трава растёт быстрее и зеленее. В этих местах провели раскопки, и нашли останки павших. После этого весной сделали фотографии с воздуха и так обнаружили много мест захоронений. Их собрали, и они упокоились в братской могиле возле перекрёстка дорог на Гродно, Ружаны и Зельву.

На постаменте стоит Т-34, как будто охраняет покой павших, и напоминает нам, какой ценой досталась нам наша Свобода и Независимость.

ОРДЕН СЛАВЫ

Рассказ

В начале мая 1984 года, в поезде, идущем из Жлобина в Минск, я разговорился с пожилым мужчиной, на пиджаке у которого блестели боевые ордена и медали. Назвался он Степаном Филимоновичем, а фамилию его я запамятовал, толи Ковалёв, толи Ковалевский. Родом он был из под Гомеля. От общих дорожных разговоров обо всём и ни о чём я постарался направить его на воспоминания о войне и начал расспрашивать о том, за что он получил ордена Славы. Вот его рассказ, который я запомнил, а два дня спустя и записал.

«Я получил этот орден Славы за бой, который мы вели при освобождении Белоруссии, где-то в районе между Глусском и Старыми Дорогами. Бой этот мне запомнился так крепко, что и сегодня он стоит у меня перед глазами так чётко, как будто это было вчера.

Мы наступали тогда по каким-то лесам и болотам, а если везло, то по лесным и полевым дорогам и просто по полям. Наши танки шли севернее, потому что в тех дебрях им делать было нечего. Немцы там тоже обходились без бронетехники, отходили в основном пешим порядком. Впрочем, тогда у них её уже немного оставалось. Но и пехоту тоже было нелегко победить и выбить с заранее занятых позиций.

Тот июльский день запомнился мне тем, что с утра мы довольно легко сбили немцев с их позиции, где они собирались задержать нас. Командир рискнул, и мы обошли их по болоту. Ещё порыв у нас в тот день был сильный. Меня словно на крыльях несло по полю и помню, что мысль в голове вертелась, о том, что скоро войне конец, и я вернусь домой к невесте.

Немцев-то мы сбили, и рота вперёд так рванула, что и тылы, и все остальные подразделения нашего полка отстали сильно, особенно артиллерия, которая перед каждой речкой или ручьём тормозилась. Когда на четверть часа, а иногда и на час с лишним. Всё потому, что мостов не было или они были немцами взорваны.

Преследуем мы отступающих немцев, идём редкой такой цепью, постреливаем по ним. Они тоже постреливают в нашу сторону на ходу. Пули над головой свистят – никого не задевают. Однако же опасение было: как бы такая дура не зацепила. Поэтому все мы старались змейкой бежать, чтобы прицелиться им труднее было.

И тут немцы вдруг исчезли. А стрельба их стала чаще. И пули уже мимо ушей так и свищут. Пришлось нам двигаться быстрее, пригнувшись, а потом и вообще перебежками пошли. Тут и немцев разглядели – с десяток их в канаве засели. Начали мы по ним стрелять. Да так метко, что вскоре пять уцелевших выскочили из канавы и перебежками от нас убежали через бугор.

Перешли мы на шаг и с опаской вышли на бугор. Тут командир роты нам команду подал: «Бегом, марш! Они сейчас опомнятся и прижмут на этом бугре».

Все мы были уже повоевавшие, опытные и сразу поняли, что нужно как можно скорее перебежать это поле с чахлой высохшей травой, на котором мы были как на тарелке.

Мы вновь побежали и атаковали немцев через суходол*, выгибающийся посередине бугром. Первая цепь проскочила его. Немцы открыли огонь с запозданием, которое спасло жизни бойцам первой роты, успевшей укрыться в глубокой мелиоративной канаве. Все мы поняли, что сидеть в канаве придётся долго, может быть и до темноты, парни в роте были бывалые, битые и поэтому сразу принялись рыть укрытия в стенке канавы, обращённой к немцам.

Вторая рота, догнавшая нас и шедшая во второй цепи, почему–то замешкалась. Когда немцы начали стрелять, её бойцы отбежали назад и укрылись за бугром суходола. Вот так и получилось, что из-за очень плотного пулемётного и ружейного огня первая рота не могла поднять голов из канавы, а вторая не могла перейти бугор.

Канава была длинная, метров сто пятьдесят, или даже больше. Я сидел крайним, на левом фланге первой роты в мелких кустах со снайперской винтовкой, доставшейся мне от погибшего снайпера, якута Кармазина, который один раз ошибся в выборе позиции и после удачного выстрела погиб, накрытый артогнём немцев.

Пользуясь шумом боя, я постреливал по немцам, засевшим на опушке молодого леса метрах в трёхстах впереди. Похоже было, что примерно только десятый, а то и двенадцатый выстрел попадал в цель – снайпером я был ещё слабым. Да и немцы головы зря не высовывали. Но к тому моменту, когда я решил сменить позицию, у меня было не меньше трёх-четырёх попаданий.

Однако немцы начали бить из миномёта, и чтобы меня не накрыло, я переполз ещё левее. Сменив позицию, я решил сделать перерыв и осмотреться. То, что я увидел, сильно меня обеспокоило, хотя я и не понял поначалу – почему?

Бронебойщики расположились поначалу на самом левом фланге ротной цепи. Но они выдали себя, когда недостаточно скрытно хотели добраться до моих кустов, чтобы улучшить свою позицию и иметь возможность стрелять в борт немецким танкам, если те попытаются атаковать нас. Немцы накрыли их миномётным огнём и оба они были ранены. Вместе с ними был ранен пулемётчик с ручным пулемётом Дегтярёва – ДП и его второй номер, нёсший сумки с дисками.

Бой временно затих. Немцы что-то планировали и подтягивали резервы, если судить по звукам моторов автомашин, подъезжавших в их тылу в лесу. Затем послышался  звук танковых моторов. У меня прошёл мороз по коже.

Наши орудия отстали при переправе через заболоченную пойму реки, которую мы с трудом преодолели по старой гнилой гати, постоянно проваливаясь по колено в болотную жижу. А пара бронебойщиков только что вышла из строя.

А все те бойцы, которые находились ближе всего к раненым, никак не смогут до них добраться, так как канава в том месте имеет плотно простреливаемый разрыв метров в пятьдесят.

Что делать? Эта мысль как углями  жгла мне голову.

И тут я, ещё не до конца всё продумав и решив, пополз к раненым бронебойщикам в густой и высокой траве. Вскоре я уже лежал рядом с ними в мелкой канавке. Они сумели перевязать друг друга, но на большее сил у них не хватило. Пулемётчик Сергей Бусел, родом из Гомеля, тоже едва шевелился, и я перевязал его мелкие, но многочисленные раны. У его второго номера – Мустафы Гареева,  посекло осколками ноги и правую руку, и, хотя раны были неглубокие, но воевать он уже не мог.

Я выглянул, прикрываясь травой, и осмотрел доступное взгляду поле боя. И вдруг я отчётливо понял,  ЧТО будут делать немцы и КАК.

Во мне родилась и мгновенно укрепилась уверенность в том, что они зайдут с фланга и огнём вдоль канавы уничтожат мою роту за минуту. А если им ещё и броневик или танк помогут, то спасения не будет ни у кого…

Выход был только один – занять позицию ещё левее.  Причём занять её незаметно и так, чтобы оказаться у врага сзади и уничтожить его огнём в упор с тыла. Я почему-то был уверен, что немцы не пошлют сюда много солдат. Для такого удара им хватило бы и пары пулемётов.

Значит, я должен был этому помешать. Кроме того, нужно было считаться и с тем, что может появиться какая-нибудь бронетехника, которую нужно будет остановить. А сделать это тоже смогу только я, потому что рядом никого больше нет и прийти мне на помощь тоже никто не сможет.

Я понимал, что смогу пробежать открытое место только один раз, поэтому и ПТРС – противотанковое самозарядное ружьё конструкции Симонова, и пулемёт с дисками нужно перенести сразу. Было ясно, что бежать с таким грузом будет тяжело, однако я вдруг почувствовал в себе небывалую мощь.

Я никогда ранее не чувствовал такого прилива сил. Это трудно, даже невозможно описать. Просто я вдруг понял, что смогу это сделать. Я лёжа надел сумки с патронами к ПТРСу* и дисками к ДП, привязал их шнурами к ремню, чтобы не сбивались во время бега и не мешали, схватил ружьё, пулемёт и побежал. Вокруг меня сразу засвистели пули.

Я как-то вдруг понял, что нужно залечь и упал даже раньше, чем успел додумать эту мысль до конца. Надо мной свистели пули и стригли траву рядом. Немцы просто должны были прочесать место моего падения пулями.  Я и сам сделал бы тоже самое.

Поэтому я пополз вперёд, максимально прижимаясь к земле. Наверное, я стал совсем плоским и поэтому их пули меня не задели.

Чтобы не выдать себя шевелением травы я полз медленно и долго, осторожно и плавно, отгибая высокие стебли некошеной травы. Простреливаемое немцами место осталось далеко позади, а я всё полз…

Наконец, добравшись до кустиков, я выпустил из рук оружие, перевернулся на спину и отдышался. Потом занял более удобную позицию в мелком окопчике для стрельбы лёжа, который я успел выкопать и вновь осмотрелся. Положение роты, залегшей в канаве, не изменилось. Только бойцы успели выкопать индивидуальные норы в её откосах. Зато, внимательно взглянув в сторону леса, я разглядел немцев.

Четверо с двумя пулемётами ползли к кустам, за которыми сидел я. Следом ползли ещё шестеро. Стрелять по ним было не совсем удобно, кроме того, я знал, что как только я обнаружу себя, то по кустам откроют огонь миномёты. Поэтому я переполз на запасную позицию за отдельной группой совсем низких кустов.

С неё я начал целиться и стрелять из своей винтовки по ползущим пулемётчикам. Расстояние было невелико, и я быстро расправился с ними. Заодно разбил двумя выстрелами  один из пулемётов, чтобы никто из немцев не сумел им воспользоваться.

Затем принялся за шестерых, ползущих следом. Укрыться на ровном поле им было негде, так как трава там была не такая густая, как возле канавы, в которой сидела рота.  Поэтому пулемётчиков они пережили ненадолго. Я развернулся лёжа на животе и быстро переполз в окопчик. И очень во время, так как немцы засыпали минами место, откуда я стрелял. Они падали так часто и так долго, что осколки мин вырубили те кусты начисто.

После этого от леска в мою сторону двинулись перебежками десятка два немцев. Я взял в руки ДП и расстреляв диск уполовинил число бегущих. Остальные залегли в траве и открыли огонь в мою сторону. Я вновь взялся за винтовку и уложил ещё двух или трёх.

Тут на опушке взревел мотор и, ломая кусты, появился полосатый полугусеничный бронетранспортёр «Ганомаг-251»*. Он очень медленно, завывая двигателем, двигался по мокрой луговине, зарываясь в луговину не только колёсами, но и гусеницами. Из-за бронещитка над его кабиной длинными очередями по моим кустам без передыха бил пулемёт.

Я пожалел, что окопчик такой мелкий, и от пуль летящих сверху вниз он меня не защитит. Но глаза боятся, а руки делают. Я схватил ПТРС, откинул сошки, поставил на них ружьё и взвёл затвор. Патроны были в обойме, и я принялся ловить на мушку лобовой лист бронетранспортёра.

Я стрелял по нему пятнадцать раз, выпустив три обоймы. Кроме того, что его пулемёт перестал стрелять, результата не было, и я подумал, что промахиваюсь.

Отсутствие результата от стрельбы ошеломило меня. В душе начал подниматься страх. В голове закружились обрывки панических мыслей о непробиваемости брони и моей скорой гибели.

Тут прекратил стрельбу из-за пробитого мною щитка и второй пулемёт.

Затем затих мотор вражеской машины, и она остановилась,  начав разворот влево и подставив правый борт под мои выстрелы…

Потом из неё начал струиться чёрный, маслянистый дым…

Невозможно описать радость, которая меня охватила – ну, разве что в пляс не пустился. Я видел отчётливо, резко, ярко каждую травинку и песчинку, муравья в траве и мошку в полёте. Я видел это всё и рядом с собой, и далеко в стороне. Это было счастье небывалое, почти невозможное, которое не описать – ведь я остался жив, победил врагов и спас друзей!

Пока я так радовался победе и жизни, подала наконец-то голос наша артиллерия. Двумя десятками восьми орудийных залпов она смела опушку леска вместе с засевшими там немцами как мусор, и роты пошли в атаку, хотя врагов там уже не было. Мы свою задачу выполнили.

После боя осмотрел я тот подбитый мною «Ганомаг». Обычно такое редко удаётся. Потому что если всё хорошо, то сразу идём в наступление дальше, а если плохо, то отступаем, и поле боя остаётся у немцев. А бывает и по приказу куда-нибудь в сторону уходим, на помощь там кому, или чтобы новое направление прикрыть. Да и вообще, если бой был тяжёлый, с потерями, то долго отходишь от всех переживаний и не до того, чтобы перебитых тобой врагов рассматривать, особенно, когда уже повоевал, и на них на всяких успел насмотреться. Сосчитал я все попадания в нём, все дырки. Получилось, что я ни разу не промазал и мои пули, кроме двух, броню продырявили и половину экипажа, если не больше, перебили. А вот в мотор всего только две пули попали, поэтому он так долго двигался.

Когда я эти дырки считал, подъехал замкомполка и комбат на броневике Ба-64. Комбат весёлый был мужик. Вот он и говорит мне: «Ты что это сержант, решил его в дуршлаг превратить?»  А я отвечаю, что мне страшно было, потому как я стреляю, а он всё прёт и прёт. Посмеялись все, а возле этого броневика фрицевского уже человек девять собрались, дырки в нём рассматривают, да мнениями обмениваются. Чего это он так долго ехал, когда я в нём столь много дырок наделал, и экипаж почти весь положил.

Как оказалось, за боем следил командир полка и полковник из штаба дивизии. Полковник из штаба дивизии после боя расспросил меня дотошно, почему я действовал так, а не иначе, о чём думал, да почему. Рассказал я ему всё как смог. Потом он руку мне пожал и сказал, что если так дальше пойдёт, то войну я лейтенантом или даже старшим лейтенантом окончу. Вместе с моим комполка они представили меня к ордену Славы III степени. А ещё меня повысили в звании, присвоив звание старшего сержанта.

Спрашивали они меня и о том, где я так из ПТРа, снайперки и пулемёта стрелять научился. Тут я им и рассказал, что за войну мне из чего только стрелять не приходилось. А как с этим железом обращаться, я в перерывах между боями выспрашивал. В боях же мне и пришлось, то бронебойщиков раненых заменять, то вместо погибшего пулемётчика целый день оборону держать, то к сорокапятке вместо погибшего расчета становиться.  Тогда-то и пришлось мне одному за командира, за наводчика, за заряжающего и за подносчика по пехоте стрелять. Помню тогда миномёт разбил, пару пулемётов, мотоциклистов трёх вместе с мотоциклом и фрицев от моих снарядов и картечи болей двадцати легло. Точнее не сказать, потому как не будешь-же после боя по полю и кустам ходить и смотреть-считать – кто от твоего снаряда убит, а кого стрелки или пулемётчики уложили. За тот бой мне и медаль вручили – «За отвагу».

Тут замкомполка спрашивает: «А когда же ты сержант снайперское дело освоил?»

Я и объяснил, что наш погибший ротный снайпер, якут Кармазин, показывал мне и объяснял что и как, когда мы в обороне стояли. А сам я и до того метко стрелял, чувство у меня такое, чую, куда надо целиться, чтобы попасть. Похвалили они меня. Отдохнули мы до рассвета, а с рассветом и дальше пошли – Беларусь до конца освобождать.

Мне пришлось участвовать ещё во многих боях. Были среди них тяжёлые, были и короткие и можно даже сказать лёгкие, потому что мы потерь не понесли, но в такие ситуации, когда только от меня одного зависел бы успех боя, я уже больше не попадал.

А войну я закончил лейтенантом, командиром разведвзвода.

Все тогда нас звали штурмовиками, потому что мы деревни и городки немцев штурмом брали. А чаще всего брали внезапно — на испуг и «на хапок». А если бы ждали подхода основных сил, то немцы успевали бы в себя прийти и, тогда за победу большой кровью платить бы пришлось. Потерь у меня было мало, а задания мы выполняли часто ещё до того, как нам их ставили.

А получалось это так. Займём мы село с ходу, побьём в нём полдесятка — десяток немцев, остальные сдадутся или сбегут. Мы перекурим и дальше. Берём следующее село, опять немцев кого перебьём, кого в плен возьмём, а кому повезёт, то тот сбежит. Связь наладим, и я докладывал, что взял и освободил две или три деревни.  Командир радуется и меня хвалит и даёт приказ, взять штурмом и оборонять до подхода своих войск деревню. И название говорит, а мне кажется, что название что-то больно знакомое.

Посылаю бойца посмотреть, как взятое село зовётся. Тот быстро прибегает и даёт мне бумажку, на которой он название записал. Смотрю – а это то самое село и есть, которое мы должны захватить.

Вот я и докладываю майору, что село уже полчаса назад как нами взято, и никто нас пока не атакует. Командир не верит, и спрашивает, а вы там случаем не начали уже победу праздновать. Я ему отвечаю, что нет, так как победа ещё не близко и недели три точно повоевать ещё придётся.

Командир радуется и мы тоже. Час-полтора пройдёт, мы перекурим, передохнём. Смотришь — и броневик полковой приедет, а с ним, на американском бронетранспортёре — десятка полтора-два солдатиков. Мы им село взятое оставим, а сами на бронетранспортёре немецком рвём дальше, вперёд, на запад!

За недели полторы до конца войны я подряд два ордена – «Славы» II степени и «Отечественной войны» II степени получил и ещё одну медаль «За Отвагу».

Ну, а «Красную Звезду» мне уже двадцатого мая вручили.

Но первая «Слава» — она самая памятная. Я, кажется, и сейчас все те травинки вижу, которые носом раздвигал, когда там, на лугу, под пулями и осколками ползал…  Все заклёпки и краска облупленная, на том «Ганомаге» так и стоят перед глазами. Потом было проще, потому что привычнее. Хотя к смерти, что рядом свистит, привыкнуть нельзя.

Вот и всё, что я могу рассказать о том бое, за который получил свой первый орден».

1984-2005гг.

—  —  —  —  —

суходол* —  поле, на котором трава растёт плохо из-за недостатка влаги, расположены они

обычно на возвышенностях, склонах.

ПТРС*    —  Противо-Танковое Ружьё Симонова. Полуавтоматическое, с магазином на

5 патронов, калибром 14,5 мм. Пробивал на расстоянии 500м до 30 мм брони,

если пуля попадала под прямым углом или близко к нему.

«Ганомаг-251»* —  полугусеничный бронетранспортёр SdZ -251 фирмы «Hanomag»,

вмещал: 2 члена экипажа и 10 мотострелков, вооружался 1-2 пулемётами.

Броня лобовая до 15 мм, борт — 8 мм.  Скорость по шоссе до 53 км/час.