Глава 4.  Седой капитан

Владимир Зайцев | 1956

Заканчивалось лето 1956 года. Мать, я и брат, готовились к возвращению в Минск из села на Брестчине, где мы провели лето вместе с отцом – военным топографом, занимавшимся топографической съёмкой местности. Мы возвращались раньше, чем обычно, потому что я должен был пойти в первый класс. А отец – военный топограф, ещё оставался на Брестчине для окончания полевых работ, не имевших ничего общего с сельским хозяйством.

И тут он получил сообщение, что командование планирует отправить его в длительную командировку в Венгрию вместе с семьёй. Сразу по приезде в Минск мать начала отбирать вещи, которые предполагала взять с собой. К приезду отца чемоданы были почти собраны. Мы ждали приказа на выезд, и «сидели на чемоданах» в прямом и переносном смысле.

Однако вскоре отцу сообщили, что его командировка переносится на более поздний срок. Затем ему вновь сообщали о необходимости быть наготове для выезда в течение двух суток. Так повторялось раза три. То приходил приказ о том, чтобы мы были готовы к выезду в течение двух суток, то приходил приказ, отменяющий готовность.  Такая канитель тянулась более полутора месяцев.

Зато сослуживец отца и наш сосед по бараку – капитан Сидоренко с семьёй выехал сразу (фамилия изменена). Они уехали как-то незаметно, его жена, всегда весёлая тётя Света, его дочь Татьяна, года на полтора младше меня – с 1950 года, и сын – трёхлетний Саша.

Шли дни и вдруг, однажды рано утром, ещё до рассвета, нас и все офицерские семьи наших соседей по бараку разбудил стук в дверь и громкий голос солдата-посыльного: 

«Товарищ майор – тревога! Срочный сбор в штабе».

Отец быстро оделся, взял тревожный чемоданчик, планшетку и ушёл. Через полчаса он заскочил на пару минут – на ремне висела кобура с пистолетом, через плечо сумка с противогазом. Он торопливо сказал нам, что тревога не учебная, а боевая…

Что в Венгрии произошёл фашистский мятеж, и идут бои…

Что поэтому наша часть выходит в лес на рассредоточение…

Что чемоданы распаковывать пока не стоит – на всякий случай. Может быть, и нам придётся за город выезжать. А в Венгрию мы уже точно не поедем.

Через несколько дней отец, заросший щетиной и пропахший дымом костров из еловых веток, вернулся вместе с частью из леса. Радио передавало скупые новости о событиях в Венгрии. Между собой родители говорили о том, что наши войска понесли потери в боях с фашистскими мятежниками.

После этого прошло больше двух месяцев, и однажды в субботу, под вечер появился наш сосед — капитан Сидоренко. Один.

Я вначале не узнал его – настолько сильно он изменился. Раньше это был молодцеватый, стройный, подтянутый, быстрый офицер. Он крутил «солнышко» на турнике и прыгал на спортивной полосе через препятствия даже лучше командира роты – лихого строевика.

А тут он как бы стал меньше ростом и высох, сгорбился. Широкие плечи опустились.

Ярко голубые глаза потускнели, лицо постарело, покрылось морщинами. Но, самое главное, его волосы поседели. Когда он вошёл к нам в комнату и снял шапку, то мне показалось, что его голова засыпана снегом. Изменился и его голос. В нём уже не звучала звонкая сталь командирского голоса, отдающего команды. Он стал тихим, дребезжащим как жесть.

Мать быстро собрала на стол, пришли и соседи – тоже офицерские семьи, Тарасовы и другие, фамилий которых я уже не помню. Застолье началось в молчании. Все уже знали, что семья капитана погибла от рук мятежников – венгерских фашистов.

Офицеры выпили раз, другой, третий. Их жёны стали осторожно расспрашивать о жизни в Венгрии и о том, как всё произошло. После недолгого молчания капитан Сидоренко начал рассказывать, а мы, дети постарше, слушали, стоя под дверью.

*        *       *

Они не успели по приезде даже и осмотреться толком, как им предложили сменить жильё на другое – более близкое к расположению воинской части при штабе Особого корпуса, куда направили капитана. Семья переехала в четырёхквартирный, двухэтажный, старинный, мрачный особняк первыми. Больше туда не успел переехать никто.

Мятеж начался внезапно. Ещё вчера, 22 октября казалось, всё было тихо и спокойно – и тут вдруг начались демонстрации. Вначале — мирные, но уже на другой день — со стрельбой и с антисоветскими выкриками и лозунгами.

По улицам начали бегать толпы венгров, многие из них были с армейским оружием. Сразу началась охота на членов компартии, на сотрудников контрразведки и полиции. Их прямо на улицах избивали палками и железными прутьями, резали, расстреливали, вешали вдоль улиц на фонарях.

Уже на второй день стало невозможно ездить в общественном транспорте и просто ходить по улицам в форме. Капитан понял, что нужно срочно вывозить семью в гарнизон. Это планировалось сделать ещё за сутки до этого, но грузовики в сопровождении бронетранспортёров БТР-152 отправили за город, чтобы собрать мелкие подразделения связистов, радиолокаторщиков и другие, которые из-за малочисленности и отсутствия помещений, годных для обороны, не смогли бы устоять при нападении мятежников.

Капитан припомнил, что вокруг их дома, стоявшего в тихом переулке, часто возникали  группы венгров с оружием. Они ходили группами мимо, посматривая искоса на дом, и отворачивались, делая вид, что он их совершенно не интересует.

Капитан понял, что медлить нельзя. Он запер тяжёлую входную дверь на оба замка и мощный засов. Подпёр её ящиками, досками, брусьями и кусками водопроводных труб, принесёнными из подвала. Затем занялся входной дверью в свою квартиру. Запер её и начал таскать мебель из квартиры в прихожую. Вскоре он забаррикадировал дверь и прихожую.

После этого в углу спальни устроил из стола, комода, кресел и чемоданов с одеждой, которые они уже вновь упаковали, неплохое укрытие. Оставив жене трофейный чешский пистолет «ЧеЗет» с парой обойм, и показав, как им пользоваться, он поцеловал её, детей и быстро спустился по верёвке на землю из узкого окна туалета на боковой стене особняка, обращённой к брандмауэру* соседнего дома.

Пока капитан добежал до гарнизона, его пытались остановить или подстрелить несколько раз. Ему пришлось бежать дворами, петлять в узких замусоренных переулках. Он отстреливался на ходу и когда добежал до гарнизона, то все шесть обойм к его «ТТ», которыми он запасся ещё 23 октября, были пусты. А фуражка и галифе пробиты в трёх местах.

Комендант выделил ему бронетранспортёр, грузовик и отделение солдат для поездки за семьёй. По пути им пришлось объезжать три баррикады и четырежды пробиваться с боем, рассеивая группы венгров, стрелявших по ним из подворотен и из-за углов. Он вернулся к дому через два часа после ухода.

С автоматом ППС* наизготовку он подбежал к подъезду и увидел, что наружная, мощная дверь – разбита в щепки взрывом. Этот взрыв превратил в обгорелое крошево и все ящики, трубы и прочий хлам, которым он заложил тамбур.

Капитан с солдатами взбежал наверх, и сразу разглядел, что входная дверь в квартиру разнесена точно так же, как и наружная. В прихожей они шагали по обломкам и щепкам, в которые превратилась баррикада из мебели. Он вошёл в зал и увидел кровь на полу. Затем прошёл в спальню. Его жена лежала голая на смятой кровати, залитой кровью. Руки и ноги были вывернуты, живот и горло распороты. Она вся была истыкана ножами.

Ему стало холодно. Так холодно, что он еле нашёл силы выйти из спальни. Своего трёхлетнего сына Сашку капитан нашёл на кухне со свёрнутой и разбитой об угол плиты головой. В детской комнате нашёл изрезанную и задушенную дочь. Тогда он и поседел.

Капитан замотал тела в простыни и покрывала, так как чемоданов с одеждой не было, и вынес их к грузовику. Выходя, он споткнулся о пистолет. Жена успела израсходовать всего только три патрона. На четвёртом пистолет заклинил.

Когда он вернулся, то сутки был в трансе. Водку, которую ему наливали, он пил как воду, не пьянея. Потом капитан, наконец, заснул и проспал около суток. А когда проснулся, то поел, побрился, взял автомат ППС и десять магазинов к нему, две сумки гранат, сумку сухарей, флягу с водой, план города и ушёл в лабиринт улиц и переулков.

Город был заполнен группами озверевших от крови венгров – прежде всего молодёжи, студентов и интеллигентов, в основном гуманитариев. Среди них было также полно фашистских недобитков, которые руководили этими группами. Многие из них были карателями на нашей земле во время войны и творили такие зверства, что, судя по многим трофейным документам, даже матёрые эсэсовцы не могли на это смотреть спокойно и требовали у своего начальства немедленно урезонить этих своих союзников, остановить зверства, вызывающие усиление сопротивления.

Кроме того, в руководстве мятежников полно было и агентов вражеских разведок самых разных национальностей переброшенных с Запада. В прицел его автомата попадали уцелевшие власовцы, эсэсовцы-бельгийцы из СС-легиона «Валлония» и эсэсовцы-французы из добровольческой дивизии СС «Шарлемань», эсэсовцы датчане и голландцы из дивизии СС «Викинг», бывшие каратели и эсэсовцы — эстонцы, латыши, хорваты, бандеровцы.

Капитан уничтожал их беспощадно, как крыс. Стрелял одиночными и сёк очередями. Все венгры с оружием и повязками на рукавах, мужчины, женщины, молодые и старые перестали для него быть людьми. Они превратились в безликие мишени, виновные в гибели его жены и детей. Сидоренко охотился на них без сна и отдыха. Он бросал гранаты в их группы, собирающиеся во дворах, подворотнях или едущие в машинах. Он не ходил с нашими войсками на штурм опорных пунктов мятежников. Капитан неустанно вёл против них беспощадную войну. Он охотился на двуногих крыс в одиночку.

Венгры тоже стреляли в него. Среди них, видимо, распространился слух о мстителе-одиночке, но та безмерная ненависть к бандитам, выросшая из осознания потери, та сила, которая вела его в бой за справедливое возмездие, спасала от вражеских пуль.

Капитан Сидоренко возвращался в расположение наших войск, в глухой уголок казармы, ставшей его домом, и там спал, ел, брился, набивал магазины патронами, брал гранаты и вновь уходил в лабиринт улиц и дворов Будапешта.

Командование попыталось поставить его в строй роты разведчиков. Но он, из-за нервного срыва, перестал подчиняться приказам. Желание отомстить заполняло его целиком. Когда мятеж подавили, капитана разоружили и отправили в госпиталь в Москву. Он пробыл там больше месяца, но врачи были бессильны, и по здоровью демобилизовали его из армии.

Все слушали капитана молча. Потом родители заметили нас в коридоре и отправили в комнаты, тем более, что было уже поздно. Через три дня капитан Сидоренко уехал и исчез на просторах нашего, тогда ещё великого Советского Союза.

И почему-то только тогда, мы, дети разных возрастов, вдруг поняли, что никогда больше не увидим весёлую, добрую, красивую тётю Свету, с толстой, длинной, русой косой, уложенной на голове. И то, что она никогда больше не угостит нас вкусными пирожками.

Никогда не увидим, и не будем играть с Татьяной, красивой девочкой, у которой были большие голубые глаза и красные банты в русых косах.

Никогда не будет рядом с нами смешного маленького Сашки, старавшегося не отставать от нас, и который так и остался навсегда трёхлетним.

Больше мы ничего о капитане не слышали, так как писем он никому не писал.

Эта история вспомнилась мне в октябре 2006 года, когда исполнилось пятьдесят лет с момента гибели от рук озверевших венгерских фашистских недобитков семьи капитана Сидоренко и других наших соотечественников. Мир их праху!  И очень хочется верить, что их светлые души попали в рай.

Брандмауэр – стена здания без окон, обращённая к соседним зданиям и служащая для защиты при пожарах. Обычно                           делается толстой и высокой – выше крыши здания.

БТР-152  –  бронетранспортёр шестиколёсный, без крыши, с открыто стоящим пулемётом.

ППС  –  пистолет-пулемёт Судаева, создан в 1944г., под патрон от ТТ,  приклад откидной. Магазин на 35 патронов.                     Считается лучшим пистолетом-пулемётом 2-й МВ.

2006 г.