Рассказ о минской милиции

3 месяца в Минской милиции 1921года.

Мой дед по матери, Есипов Сергей Мартынович, был младшим сыном главы артели рыбаков, ловивших рыбу на реке Урал, а позднее в низовьях Волги, а его мать была не только домохозяйкой, занимавшейся домом и детьми, но и помощницей мужа в копчении и засолке пойманной рыбы. Дед выучился на учителя, потом на бухгалтера и работал в бухгалтерии завода в Прикамье.

С началом Первой Мировой войны он, как самый молодой, безсемейный сотрудник и как патриот, добровольно вызвался пойти учиться в военное училище. Через 3 или 4 месяца его выпустили, но он заболел и после болезни учил солдат в запасном полку и на фронт попал только в июле или начале августа 1915 года. Воевал он, несмотря на все трудности, успешно, заслужил должность командира роты. Он, и оставшиеся от полка офицеры, ушли с линии фронта, ставшей после заключения Брестского мира в 1918 году линией перемирия или иначе – линией завесы, под давлением красного террора только в апреле 1918 года. Опасаясь преследований со стороны Советской власти он выдавал себя за фельдфебеля и был направлен в полк, где учил красноармейцев. С ним он участвовал в советско-польской войне, был ранен, долго болел и после излечения ему предложили работать в милиции г. Минска. Далее пойдёт его рассказ об этих месяцах так, как я его слышал, запомнил и записал.

Как я в милиции служил.

Город Минск, где я лечился в госпитале, был мал. А вот преступность в нём — велика. Преступники были очень разными и занимались они разными видами преступлений. Были среди них карманники, квартирные воры, уличные грабители, налётчики, грабившие склады и лавки, приезжавшие к месту грабежа на нескольких повозках. Были карточные шулера и аферисты, были сутенёры – хозяева уличных проституток. В городе также существовали подпольные бордели. Их количество менялось от двух-трёх до пяти, в зависимости от успешности работы милиции. 

Всю эту массу уголовников составляли самые разные типы: выпущенные ещё при Временном правительстве уголовники, дезертиры, бандиты из солдат, еврейские банды, всевозможные маньяки. Не проходило и дня, чтобы в городе не гремели выстрелы, кого-то не грабили, а то и убивали. Жизнь человеческая резко подешевела, не говоря уж об имуществе и достоинстве. Медсёстры почти каждый день рассказывали, то об очередном убийстве, то об ограблении, то о перестрелке при налёте на лавки. 

Минск кишел аферистами и шулерами, перебравшимися в Минск из Петрограда, Москвы и других крупных городов, где ЧК ощутимо прижимала этих типов, которые в тайных игорных домах обманывали слишком доверчивых людей, подверженных страсти к быстрому обогащению и ставившими последние деньги на кон в надежде рвануть куш и уехать за границу. Подальше от большевиков и их новых законов. 

И, пожалуй самым плохим было то, что очень многие люди отбросили воспитание, христианские добродетели и превратились в двуногих волков, готовых на любые преступления. Среди таких были и бывшие офицеры, и дворяне и купцы и мелкие чиновники, но больше всего среди таких было выходцев из разночинцев, всех этих приказчиков, слуг, мелких коммерсантов разорённых войной и просто никчёмных людей. 

Выздоравливая, я долго и мучительно размышлял – куда мне податься и чем заняться. Карьера военного меня уже не прельщала – я слишком устал от войны и того безобразия, в которое превратились остатки былой армии. Красная армия была не тем местом, где я хотел бы служить – слишком мало дисциплины, ответственности и исполнительности, и слишком много пререканий с командирами, митинговщина, почти полное отсутствие снабжения, вмешательство чересчур рьяных комиссаров в обучение и командование и какая-то нездоровая подозрительность из-за так называемого «классового чутья». 

Была также немалая опасность, что ЧК дознается, что я был офицером, а к бывшим офицерам новая власть, состоявшая из инородцев относилась очень плохо. Хотя мне было очень жаль этой несбывшейся мечты – быть офицером. Поэтому оставалось одно – вновь стать бухгалтером. Вот только где и у кого или при чём, было неясно. В советских учреждениях, похоже, пока не понимали – зачем он вообще нужен, этот бухгалтер, пристяжной пёс капитализма, как называли их в народе. Из всех размышлений стало ясно только одно – нужно ехать в Рославль к невесте, и уже там решать окончательно, что делать в этой новой жизни. 

В госпитале я много читал и много писал писем для лежащих рядом раненых и больных солдат, которые в большинстве своём были мало- или вообще неграмотными. Я же и читал полученные ими письма, часто с большим трудом разбирая неграмотные каракули. Поэтому имел достаточно полное представление о положении в разных уездах и губерниях России, и знал, что везде и у всех жизнь очень тяжёлая, полуголодная, полная лишений и опасностей. 

Кроме того, я старался, как и ранее в своей роте, объяснить окружающим в меру своего понимания то, что происходило в России и в мире с учётом политики большевиков. Эта моя деятельность была замечена. Раненые, врачи и медсёстры зауважали меня, а я по мере сил помогал тем, что сам ещё еле мог пошевелиться. Помогал им при перевязках, умывании, хождении в туалет. 

Главврач как-то вызвал меня к себе и предложил остаться в госпитале начальником по хозяйству. Причём, после того, как он поинтересовался моим здоровьем и самочувствием, он сразу же сказал: «Послушайте, Сергей Мартынович, мне нет дела до того, кем вы были ранее. Я просто вижу образованного, честного и умелого человека, который умеет организовать людей и которого мне очень не хватает. То, что вы не фельдфебель, мне совершенно ясно и это меня не волнует. Гораздо больше меня волнует то, что не все окна вставлены, что нет дров, что крыша протекает, что продукты, коих и так не хватает, каким-то непонятным и странным образом исчезают. И меня каждый день гнетут ещё множество подобных же нерешённых вопросов и проблем, кои занимают меня с утра до ночи. Оставайтесь у нас. Тут же у Вас и жильё рядом с госпиталем на улице Магазинной будет…» .

Я ответил, что остался бы, но меня ждёт невеста, к коей я стремлюсь вернуться и поэтому не могу принять его предложение, а кроме того у меня есть бухгалтерское образование. «А вот посоветовать, кого взять на эту хлопотную должность, я могу. «Из всех, кого я знаю в госпитале, для этой должности наилучшим образом подойдёт унтер-офицер Акинфий Белов из 8 палаты. Он уже почти здоров. На фронте он был ротным артельщиком, а до войны был бригадиром в артели строителей. И, самое главное, ему некуда возвращаться. Его дом в Бресте сгорел, жена умерла. Кроме того, он и сам мастер на все руки, и столяр, и плотник, и людей может организовать не хуже меня, у него и жилка есть – достать то, что надо. Так что предложите ему – он не откажется». 

Потом ко мне подходили двое учителей, которые искали образованных людей, кои могли бы стать учителями, ибо из-за войны учителя разъехались, кое-кто умер и сейчас в школах большая их нехватка, а потому и слишком большая нагрузка на оставшихся. Они сказали, что слышали, что я был учителем до войны. . Я вежливо отклонил сие предложение, сославшись на ждущую меня невесту и бухгалтерское образование. И присочинил, что учителем я был всего месяц и три недели вместо заболевшего учителя в сельской школе. Они распрощались и ушли, а я подумал, что Бог троицу любит, и скоро мне предложат ещё что-то. Через три дня так и случилось. Но на следующий день произошло то, что подтолкнуло меня через день принять новое предложение. 

В середине дня в госпитале раздались плач и причитания медсестёр. Я спустился на первый этаж и спросил, что случилось. Оказалось, что какая-то банда напала на дом, где жила с маленьким сыном медсестра из нашего госпиталя. Они надругались над ней, ограбили, а потом зверски убили и её, и ребёнка. Убили и стариков соседей. Все помнили милую, добрую, внимательную и заботливую Варвару и у всех раненых сквозь зубовный скрежет рвались ругательства и проклятия нелюдям, совершившим это злодеяние.

Я тоже был потрясён этим событием, потому что слух об убийстве постороннего человека не так сильно задевает душу, как сообщение об убийстве знакомого тебе человека, тем более женщины с ребёнком.

Предложение служить в милиции

Перед выпиской ко мне подошёл комиссар Андреев из городского Совета. По манере говорить и вести себя было видно, что он из рабочих, но разговаривал вежливо, без крика, лозунгов и скрытых угроз, чем грешили тогда многие люди от власти, особенно плохо говорящие по-русски истеричные инородцы. Он не спеша начал разговор, расспросив о моём участии в войне с бело панской Польшей. После расспросов о моём здоровье и моих планах на жизнь, которых, определённых, у меня тогда не было, он спросил: «Послушай Сергей, я вот что хотел сказать – тебе нравятся все эти грабежи, налёты, убийства?» 

Я тут же ответил, что конечно они мне не нравятся и я готов уничтожать этих выродков без всякой пощады. И тогда он продолжил разговор уже более решительно.
«Сергей, ты хорошо, умело воевал, погонял этих панов проклятых, справедливо решал сложные вопросы с крестьянами по снабжению провиантом… Потери у тебя были маленькие, а авторитет среди красноармейцев – большой… Ты решительный, умеешь не только сам метко стрелять, но и умеешь учить других. А главное – умеешь думать, разбираться, искать правду… Ты образованный. И документы у тебя в порядке. Подумай — с этим бандитизмом нужно кончать. А кто с этим справится? Наши сотрудники и бойцы из солдат и – почти все из крестьян… А если и из рабочих, то всё равно грамоты у них маловато или совсем нет. На одном классовом чутье не выехать… А кто будет с этими сволочами бороться? Нужны грамотные и честные люди… привыкшие думать и командовать… ответственные… как ты. Жизнь начинается новая, и строить её нужно по-новому! Ты годишься – иди к нам, в городскую милицию. Нам нужны грамотные и умные люди, умелые и решительные».
Мы недолго поговорили ещё, и я согласился. 

На следующий день я пришёл в 1-й Дом Советов, в дом № 17 на площади Воли, так теперь называлась бывшая Соборная площадь. Я нашёл Андреева, и мы прошли в комнату, где сидели ещё трое мужчин. Они подробно расспросили меня о том, как и где, жил до войны, где и как воевал, про Польскую войну и про то, готов ли я уничтожать бандитизм. Я ответил на их вопросы и они поздравили меня с зачислением в Минскую милицию. 

Жилье, комнату в брошенном хозяевами доме, где жили два железнодорожника и два милиционера с семьями, мне предоставили на улице Матвеевской, недалеко от железной дороги, идущей на северо-запад, в Молодечно и далее на Вильнюс. Это было недалеко от управления милиции на улице Серпуховской, ВЧК на Петербургской и центра города.

 В первые дни я знакомился с городом и с моими помощниками. Я выслушивал от них описание проблем Минска и окрестностей. Они тоже служили в милиции недавно, но всё же лучше разбирались в сложившейся в городе обстановке, чем я, лучше знали город и все трудности жизни в нём. А также и то, как они решаются и какое мы, милиция к этому имеем отношение. Например, показывая на улице издали на воз с большой бочкой, которой правил старый еврей, мой помощник Василий объяснял подробно:
«Вон смотри – это воз золотаря… В городе почти нет канализации, и поэтому выгребные ямы очищают золотари. Они ездят на таких вот телегах, на коих стоят деревянные бочки в кои и грузят нечистоты. Им запрещено ездить по центральным улицам. Но они нарушают. Давеча золотарь Пинхус перевернул бочку на углу Железнодорожной и облил не только улицу, но и пять человек на тротуаре, залил и вход в лавку Мойзеса. Там потом целый день ни пройти, ни проехать нельзя было. Хорошо дня три дождь шёл – смыл всё это, а то и сегодня по улице было бы не пройти. За нарушения их штрафуют. Мы должны и за этим смотреть, чтобы они соблюдали правила».

Потом он и комиссар подробно рассказывали мне о ситуации с бандитизмом в городе. Обстановка в Минске была для жизни очень опасной. С наступлением сумерек на улицу лучше было не выходить. Но и в квартире человек не мог чувствовать себя в безопасности. «Ты вот слушай сюда — мотай на ус, запоминай, как оно в Минске сейчас. Так что банды грабят прохожих и квартиры днём и ночью, при этом часто убивают. Налётчики грабят лавки и склады – вывозят всё подчистую на возах. А потом их люди спекулируют украденным.    Банды, а их в Минске сейчас то ли семь, то ли девять, делят Минск и устраивают при этом перестрелки. В них часто гибнут мирные люди. Всё это надо побороть… .
   А тут ещё и еврейский вопрос. В городе, больше половины населения евреи. И среди уголовников они, пожалуй, тоже составляют большинство. Еврейские банды Соломона, Каца и Бени самые крупные, да и другие не сильно отстают. Этих надо поймать. Скрываются они в районах проживания еврейского населения. Это за Свислочью в районе улиц Широкой, Классной, Казановской, Бондеровской. Это всё в кварталах южнее Борисовского тракта. . Ещё на улицах Слепянская и Малявинская надо почаще оглядываться, да и одному туда лучше не соваться. На Кальварийской, Полевой, Раковской, Ново-Красной и Старо-Недвижинской тоже не зевай. Там все подряд промышляют… . Дезертиры в основном скрываются по окраинам. Особенно много их на юге Минска, в районе улиц Нагорной и Андреевской за рекой. Все они вооружены и стреляют часто раньше, чем подумают, почти всегда пьяные. Они жестокие и безпощадные. Бывших крестьян среди них мало – в основном разная рванина: грузчики, приказчики, слуги…» .
 Я спросил, откуда взялись банды из евреев, ведь их освободили от всех ограничений и притеснений и им вроде бы незачем бандитствовать. 

И мне подробно объяснили. «А вот тут Сергей и начинается особая трудность… За время войны надзор за уголовниками ослаб. Законы не исполнялись. А уголовники эти и раньше были, но вели они себя тихо и воровали помаленьку. А за войну обнаглели, и ещё больше обнаглели сейчас. Кроме того, среди них очень много уголовников приехавших из Польши и особенно Варшавы. Вот это-то и есть самые наглые. Причина этой наглости одна – нет большой силы, чтобы обуздать их, нет законов, нет у людей уверенности в себе и силы. Ну и самое главное… .

Среди комиссаров и в Совете их тоже много и некоторые из них своих покрывают. Так вот – мало что соплеменников, так ещё и родственники у них среди этих бандитов есть. Поэтому секретность при слежке, при планировании действий должна быть на первом месте. Никто, кроме твоих бойцов не должен знать о твоих планах. .

Ты будешь командиром летучей группы против бандитизма. Всё остальное с тебя тоже не снимается, но всё же это не главное. Главное – ликвидировать банды.

Мы с тобой знаем, что бешеных псов не лечат, а отстреливают. Вот ты со своими людьми и займёшься отстрелом банд. Надеюсь, что эта задача тебя не смущает… А то тут были … сопли до полу, ах, это же люди, это же нельзя вот так, в лоб стрелять… это негуманно… это не при старом режиме… А какая разница при старом он убил человека или при новом? Жизнь у людей одна. И мы должны её защитить! Оружие выберешь самое лучшее, опыт-то фронтовой не забыл ещё? .

Попутно нужно будет чистить город от всяких контрабандистов, маравихеров, сутенёров, спекулянтов, карманников, аферистов. В общем, от всей этой пены и накипи, что всплыла. .

Да и ещё одно – если найдёшь и сумеешь убедить вернуться на службу бывших полицейских сыщиков из уголовного розыска, то обещай, что никто им слова не скажет, и они будут служить, как и ранее. Нам нужны знающие специалисты, а то мы тут как слепые котята тыркаемся и только шишки набиваем и людей теряем попусту, часто гоняясь за тенью. 

И ещё – тебе часто придётся решать стрелять или нет. Так вот, суды теперь –одно посмешище. За грабёж и избиения дают две-три-четыре недели работ. В тюрьму почти не садят – комиссары говорят, что сейчас не царский режим и в тюрьму сажать незачем. Поэтому решай вопрос с бандитами по справедливости… На месте и до конца… Что заслужили, то и получили!»

Так как мои познания в сыске ограничивались чтением книг о похождениях сыщиков Ната Пинкертона, Путилина и Шерлока Холмса с Ватсоном, то первое, чем я занялся, были поиски бывших сыщиков минской полиции. Я очень надеялся, что сумею найти и уговорить вернуться, тем более, что и сам комиссар из горсовета жалел, что разогнали старые полицейские кадры. Ведь люди работали и защищали народ от преступников, а с ними поступили как звери или тупые скоты. А некоторых даже убили – впрочем, было понятно, что убивали уголовники, мстя тем, кто не давал им разгуляться ранее. А все уцелевшие, спасая свои жизни, разъехались и попрятались в других городах и деревнях, выдавая себя за кого угодно. Сослуживцы говорили мне, что эти поиски ничего не дадут, так как все бывшие полицейские убрались далеко и побоятся вернуться. 

Однако я начал опрашивать их бывших соседей и один из них сказал мне, что месяц назад видел бывшего сыщика Ковалёва и тот жалел, что новая милиция ничего не знает и не умеет, а потому и бандитов прижучить не может. Я попросил его передать Ковалёву, что ему гарантирована свобода и работа в милиции. Через неделю меня остановил на улице зрелый, аккуратно одетый мужчина с длинной, густой бородой и усами, в картузе, надвинутом на голову. Он поздоровался и вежливо произнёс: «Вы хотели меня видеть? Я Ковалёв, бывший сыщик уголовной полиции». 

Мы вошли в переулок, и там я представился и рассказал, что мне предложили ловить бандитов, но я в этом мало что понимаю и мне комиссаром и начальником обещано, что если я найду сыщика и полицейских вообще, то им предложат работу в милиции и не будет никаких претензий. 

Ковалёв подумал минут пять, глядя вдоль переулка, а затем обратился ко мне: «Что ж, я готов. Народ как был, так и остался. И жить хочет, наконец, мирно и спокойно. А вот бандитов развелось как вшей. Чистить надо нашу землю от этой грязи… Идёмте к вашему начальству». 

Так у нас появился человек, хорошо знающий уголовный мир, умело помогавший нам в борьбе с уголовниками. Позже нашлись и вернулись ещё двое бывших сыщиков.

Охота на живца. 
Прежде, чем идти ловить бандитов, я решил проверить, как стреляют мои бойцы. На складе оружия я тщательно выбирал наиболее подходящее для нас оружие – револьверы, пистолеты и винтовки. Оружия было много, но почти всё запущенное, изношенное, а то и поломанное. Но, как оказалось, один из моих бойцов – Трофимов Савелий, из слесарей, целый год был на фронте в оружейной мастерской, и он вызвался привести отобранное оружие в порядок. После чистки, ремонта и пристрелки моя группа из девяти человек вооружилась, набрала патронов и оправилась стрелять на стрельбище за город. 

Там я показал, как нужно стрелять из пистолета и револьвера в движении и на звук. Хотя пятеро воевали, но были просто стрелками в окопах, и такого опыта как у меня, у них не было. Все с интересом старались копировать мои действия, и я решил, что через месяц отряд более или менее освоит нужный уровень стрельбы накоротке. Вернувшись, мы узнали, что удалось обнаружить «малину» за железной дорогой в конце улицы Московской, переходящей в Койдановский тракт, где скрывалась банда из восьми выродков, грабивших и убивавших людей и квартиры.

После недолгого обсуждения, как с ними справиться, мы решили, что штурмовать дом, стоящий в лабиринте узких извилистых проходов опасно. А ещё бандиты могут легко убежать и скрыться в этом лабиринте. Я уверенно сказал: «Нельзя нам менять жизнь даже одного нашего товарища на жизни этих бандитов. Поэтому думайте, как нам выманить их на открытое место, где их можно будет или взять или перестрелять». Поспорили мы, поговорили и решили ловить их на живца. 

На роль «живцов» вызвались наши товарищи: бывший студент Петров Иван, бывший рабочий-металлист Стихарев Агафон и Савелий Сомов. Из одежды, взятой на «малинах» выбрали побогаче, почище, и одели в неё наших «живцов». Длиннополые сюртуки и тужурки скрывали пистолеты Люгера и Маузера заткнутые за пояса. И вот мои люди, изображая пьяных, вылезли из пролётки недалеко от переулка, ведшего к дому, где была бандитская «малина». Я исходил из того, что у этой банды наверняка должен быть наблюдатель для оповещения об опасности или подходящей жертве. 

Так и оказалось. Какой-то тощий подросток быстро пробежал вдоль забора и исчез в переулке. Наши товарищи, изображая заблудившихся пьяных, бродили, покачиваясь по улице, то налево, то направо, громко матерились и орали обрывки песен. 

А я и четверо бойцов сидели в большом дощатом ящике длинного хлебовозного воза, остановившегося на улице. Чтобы оправдать задержку в этом месте, мы устроили так, что именно в этом месте правое переднее колесо воза соскочило, и возчик, коего изображал Илья Шпаковский, пытался приподнять воз с помощью длинной жерди, чтобы поставить колесо на место. Но у него ничего не получалось. 

И он, то ругался на всю улицу, то отдохнуть присаживался, долго курил и затем вновь брался за жердь. В стенке ящика были сделаны отверстия для наблюдения, а задняя стенка откидывалась. Нам было в ящике душно, тесно и неудобно, но мы терпели и ждали появления бандитов. 

Прошло около получаса, прежде чем они появились на улице. Эти типы появлялись с разных сторон, слева от нас и справа, из каких-то закоулков и проходов, и, медленно, лениво сходясь, брали наших товарищей в кольцо. На наглых мордах стояли ухмылки от предвкушения развлечения. Вот двое достали длинные ножи, а двое револьверы. Ещё у одного был обрез винтовки. Главарь, сухощавый высокий тип с лицом, на котором пересекались три шрама, покачивал на руке кистень на ремне. Ещё двое стояли слева и справа в отдалении на стрёме. Мы распределили, кому в кого стрелять и, тихо взведя курки приготовились. 

Один из бандитов, мелкий, тощий, юркий, похожий на подростка, тонко заголосил: «Эй, дядя, дай денег, на хлеб не хватает! Ну дай, ты богатый, ты не жадный, ну дай!» .
Наши товарищи стали лицом к бандитам, и Иван Петров процедил презрительно: «А этта што за сявка тут под ногами вякает?» . Савелий Сомов рыкнул «Брысь под лавку!»
А Стихарев Агафон улыбнулся пьяно и протянул: «Я только по воскресеньям подаю, на паперти…» .
Бандиты разом взревели: «Суки! Маленьких обижають! А ну, как мы вас обидим? Сымай одёжу – мы мёрзнем, а вы себе ишшо купите! Сымай, а то порежем!»

Наша троица сделала вид, что снимает одежду и тут же, выхватив пистолеты, начала стрелять в упор. Мы, откинув крышку, выскочили и поддержали их. Менее, чем через минуту, всё затихло. Шесть трупов валялись в грязи. Только двое, стоявших на стрёме, вероятно раненые, сумели убежать и затеряться в лабиринте еврейских домов, сараев, заборов. 

После этого мы все вместе рванулись к «малине». В ней никого не застали. Все кто там был, успели убежать, но вот награбленное они бросили и мы вывезли это добро на трёх возах. А после вызывали тех, кто делал заявления об ограблении, и они перебирали вещи в поисках своих. Так как каждый заранее описал, что у него было украдено, то и при опознании ошибок не было и люди с радостью получали своё добро назад. Нам было очень приятно, что мы смогли помочь людям, которые нас искренне благодарили. 

У нас потерь не было, но я при любой возможности вывозил свою группу на стрельбище, чтобы все учились стрелять точнее и спокойнее, умело распределяя цели. Одно было плохо – патронов в милиции для некоторых пистолетов было мало, и приходилось экономить. 

Через три дня в нашу засаду попали ещё пятеро грабителей. Эти не сопротивлялись, и поэтому остались живы. Зато через два или три дня часть банды Соломона попала в засаду. Мы устроили её на складе мануфактуры, в переулке возле улицы Магазинной, куда привезли двадцать рулонов ситца и других тканей, а также сто пятьдесят пар сапог. Сведения об этом завозе мы сами распространяли по городу, чтобы бандиты быстрее решились на налёт. Мы, пятеро, сидели в засаде двое суток, страдая от холода, жажды, голода и неподвижности. Под утро бандиты появились.
 Они оглушили сторожа и связали его, вывернули замки и засовы. Затем вошли внутрь и, покачивая поднятым на палке фонарём, вызвали фурманки. Когда те подъехали, то мы захватили четверых, вошедших в склад. Прибывшие с фурманками попытались пробиться, стреляя на ходу, но мы стреляли точнее и из-за забора при свете полной луны. Из восьми подъехавших мы уложили троих, а пятеро сумели убежать. Четверо предстали перед судом. Нас наградили – выдали новые сапоги, чему мы были безмерно рады, потому что обуви не хватало, а хорошей и новой не хватало втройне.

События неслись вскачь. Каждый день происходило много преступлений или попыток совершить их. Все сотрудники, не считая времени, отдавали все силы борьбе с бандитизмом и прочими преступлениями. Я не запомнил всех событий, но события всего двух дней почему-то запомнились. 
  Мы случайно поймали конокрада и двух карманников.
 Другие наши товарищи поймали несколько аферистов.
 Солдат зашиб насмерть карманника, залезшего в его карман и пытавшегося его порезать.
 На базаре крестьяне забили дубинами двух воров, а двух битых сдали милиционерам. Карманника Иосифа, которого из-за его ловкости никак не могли взять — кто-то зарезал. Крестьяне поймали ещё одного конокрада в пригороде, возле улицы Серебрянской, и всей толпой забили. 

Потом трое из банды Бени, которого звали Вениамин, попытались ограбить лавку татарина Мустафы, торговавшего чаем, пряностями и сладостями. Однако им не повезло. Стихарев Агафон и Савелий Сомов проходили мимо и, как только они услыхали выстрел в лавке, то тут же бросились к ней и через окно застрелили всех трёх бандитов. .

Прошло три тихих дня. Не было ни грабежей, ни воровства. Только к начальнику милиции пришёл человек от бандитов и воров. Он от имени «общества» предложил деньги за то, чтобы не ловить и тем более «…не стрелять людей как собак». Начальник милиции деньги не взял, а «обществу» предложил переехать в Варшаву. И даже помощь предложил при переезде. Пояснив, что там богатых больше, полиции меньше и она не такая строгая. А здесь всё как шло, так и будет идти. Посланник взвыл и заявил, что они не могут за всех отвечать, особенно за банды из дезертиров и гастролёров иногородних. Начальник предложил ему и всем прочим из «общества» помочь милиции и поучаствовать в очистке города от этих бандитов. Посыльный пообещал, что «общество» подумает. 

На перекрёстке улиц Захарьевской (ныне частично пр. Независимости) и Губернаторской (ныне Ленинская) стояла гостиница «Париж» ставшая интернатом № 2 для совслужащих. Оттуда пришло заявление от граждан Левина и Кацнельсона, что их обокрали, взломав двери комнат. Я и ещё четверо бойцов вместе с сыщиком Ковалёвым поехали туда. Осмотрев место краж, и выяснив под протокол, что было украдено, мы отправились в гостиницу «Одесса», ставшую общежитием № 3, в которой тоже жили совслужащие, которых тоже обокрали. Но здесь нас ждали не двое пострадавших, а целая толпа возмущённо галдящих жильцов. Мы начали писать протоколы, попросив их помолчать. Всё это заняло более двух часов, прежде чем, выслушав всех этих товарищей: Гольдберга, Гуревича, Крайнова, Ламановского, Розенталя, Рубина, Фундылера, Чернова и Шапиро и коротко записав их показания, мы отправились в управление. Ковалёв закурил, а потом, перечитав протоколы, задумался. Прошло около получаса, прежде чем он встал и сказал: «Я знаю, кто их все обокрал. Это старый мой знакомый, гостиничный вор Борух Залманович. Если не сменил адрес, то мы его сейчас возьмём!» .

Мы отправились на легковом автомобиле на улицу Новомосковская (Мясникова). Там, мы, пройдя под аркой, свернули налево и вошли в открытую дверь дома. Прошли по тёмному короткому коридору мимо четырёх дверей бывшего доходного дома и резко постучали в пятую, в торце коридора. За дверью раздались какие-то неясные звуки, но никто не открыл и не отозвался. Савелий Сомов ударил в дверь кувалдой, которую взял по просьбе Ковалёва. После второго удара дверь открылась, и мы с оружием в руках вломились в угловую комнату. Окно было открыто, и с улицы доносилась ругань.
Выглянув, мы увидели лежащего на земле пожилого еврея, которого прижал ногой наш боец Стихарев Агафон. Мы вышли на улицу и Ковалёв произнёс: «А ты Борух, я смотрю всё никак не успокоишься. Вон — даже единоверцев обнёс». Вор ответил со стоном и на удивление на чистом русском языке: «Вы господин или товарищ Ковалёв тоже никак не успокоитесь. Вон и при новой власти, которая вас не жалует, не даёте честным ворам заработать на кусок хлеба». Мы все засмеялись. Потом заставили вора выдать тайник с украденными вещами и с ними его отправили в управление. Мы собрались было идти по домам, но Ковалёв предложил заглянуть ещё в один интересный домик, стоящий на улице Подгорной (ныне К.Маркса). Мы разделились и пошли – одна часть группы шла по левой стороне, а вторая по правой. .

Тут нам не пришлось ломать дверь. После стука её открыли и встретили вопросом: «Чего надо милиционерам от честного рабочего человека?» Ковалёв поприветствовал открывшего дверь крепкого, широкоплечего мужчину, из-за плеч которого выглядывала полноватая женщина. «Здравствуй честный рабочий человек Иван! Я вот только пропустил что или как? С каких это пор ты стал честным рабочим?»
 Мужчина ответил сразу: «С тех пор, как с Польской войны вернулся и женился. Семью каждый день кормить-одевать нужно, а не раз от разу. Вот я подумал, посчитал да и пошёл работать в депо. Я ведь слесарь из лучших. Вот и работаю. Золото не гребу лопатой, но нам пока хватает!»
 В комнате заплакал младенец. Женщина скрылась, а Ковалёв произнёс: «Поздравляю с поумнением и с сыном! Здоровья и успеха тебе Иван! Тут только вот какое дело – нам иногда нужно сейф или просто ящик вскрыть. Если к тебе обратимся – поможешь?» Мужчина широко улыбнулся и ответил: «Да! Чего ж не помочь знакомому человеку». После этого мы, наконец, отправились по домам.

В Минске была и ещё одна особенность, очень сильно затруднявшая борьбу с преступниками.

В еврейские кварталы, где укрывались преступники всех мастей, невозможно было проехать ни на машине, ни на телеге или пролётке. Лабиринт из узких проходов, где едва можно разминуться двум пешеходам, глухих дворов, заборов, массы сараев, будок, пристроек, тайных калиток. Удушающий смрад от куч гниющих отбросов. Почти такой же смрад шибал в нос, когда открывали дверь в дом. В сумраке виднелись лохмотья на постелях, лохмотья на людях, и сами люди были похожи на какие-то тряпки, грязные и вонючие. Угодливые, полусогнутые фигуры, льстивые голоса и улыбки, малопонятная речь с каким-то диким акцентом и словами — польскими, и вроде бы немецкими, но искажёнными до неузнаваемости. Вот в этих-то лабиринтах и прятались банды, сюда свозили краденное. А местное население их покрывало и прятало.

 Мои товарищи ругались и говорили, что все эти вонючие закоулки надо сжечь без пощады, заодно и дезинфекцию проведём — клопов с блохами уничтожим. Они говорили, что не понимают – как можно жить в такой грязи и вони. Но, несмотря на все трудности, наша настойчивость в поисках давала результаты. Мы и другие наши товарищи работали с азартом, напором, без устали и радовались общим успехам: вот поймали 8 воров. Застрелили 5 бандитов, а поймали ещё 7 таких же. Ещё поймали афериста, вымогателя, двух шулеров и нашли тайный притон с кокаином. Потом нашли торговцев оружием и конфисковали у них два воза винтовок и патронов, ящик гранат и пять снарядов для гаубицы. Нашли и раскрыли тайну дома маравихеров — евреев-торговцев женщинами. Нашли и два подпольных борделя, освободив 12 женщин.

Покушение. 
Наши успехи стали бандитскому «обществу» поперёк горла. Они решили избавиться от меня. Мелкие воришки, которых мы иногда отпускали, в благодарность сообщали нам о том, что решали делать главные, центровые воры. Вот и мне сообщили, что я настолько досадил «обществу», что они решили убить меня. Делать мне было нечего кроме одного – усилить бдительность, чаще менять пути, по которым ходил домой, и всегда держать пистолет с патроном в стволе наготове.

В тот поздний вечер я шёл усталый со службы домой, меняя как всегда свой маршрут, ожидая покушения. А идти я мог шестью путями, хотя в конце все они всё равно сходились к дому. Густые тучи скрывали и луну и звёзды, и идти приходилось чуть ли не на ощупь и наугад. Огни почти во всех окнах не горели, а если и горели, то едва пробива-лись сквозь закрытые ставни и плотные занавески. Внезапно я вдруг почувствовал, что впереди меня ждёт опасность. Это ощущение я хорошо запомнил с фронта и оно меня не обманывало ни разу и не раз спасло жизнь.

Я сразу шагнул в сторону, прижался к забору под липой, достал Люгер и взвёл его. Всё было тихо и я, осторожно ступая, пригнувшись, пошёл вдоль плотного забора. Тихо и медленно дошёл до угла, где нужно было повернуть налево и замер… Вновь ничего не услышал, но чувствовал опасность так, что у меня волосы встали дыбом. Я знал, что рискую, если пойду вперёд, но попытку покушения нужно было сорвать. Как я ни всматривался в темноту, но ничего не увидел. Сумерки уже перешли в ночь. Осторожно ступая, я перешёл на другую сторону улицы, надеясь, что бандиты будут ждать, что я пойду как обычно по левой стороне. До дома было всего метров пятьдесят, но как их пройти? Я долго стоял, всматриваясь, вслушиваясь и принюхиваясь. . 

Бандиты, а особенно из евреев, редко мылись и отличались специфическим запахом. Я стоял, втягивая воздух и пытаясь уловить этот запах, да и любой другой – например, запах дёгтя от сапог, или пота от немытой одежды. И вот мне повезло, какой-то слабый порыв воздуха принёс знакомую вонь. Теперь я приблизительно знал, где засели враги. . На левой стороне в заборе был пролом шагов в десять шириной. Там они и должны быть. Это место я считал самым подходящим для покушения на меня, поэтому крайние доски, ограничивающие пролом, я давно натёр мелом. Поэтому даже в ночной темноте они были видны, хотя и смутно. 

И вот, держа пролом на прицеле, я двинулся к дому. Из тьмы между белыми досками появились два сгустка темноты, и я услышал скрип взводимой пружины курка и песка. Я начал стрелять одновременно с бандитами. Но, они стояли, а я по фронтовой привычке упал на землю. Двое бандитов стреляли из револьверов и успели выстрелить по три раза. Потом оба упали. Я не промахнулся, несмотря на темноту. На звуки ночной стрельбы у моего дома приехали патрульные на автомашине. Осмотрев тела начальник патруля сказал, что оба бандита оказались из какой-то мелкой банды. Но все они всё равно входили в «общество» воров и бандитов. Патрульные забрали трупы. Дома, чтобы успокоиться, я выпил водки, и лёг спать. 

Утром три отряда милиции отправились по известным уже адресам «малин». Наше нападение бандиты не ждали, но в двух местах отстреливались и там никого живым не взяли. То, что были убиты без всяких формальностей двое бандитов из главных в «обществе», а на улицах ещё двое и просто захвачено 9 воров, произвело на остальных впечатление, и уже под вечер прибыл человек от «общества», который уверял, что «произошла страшная ошибка, что это глупые и т.д. шлимазлы Изя и Борис решили кого-то убить», а «общество» к этому не имеет отношения и не надо больше никого стрелять».

Однако это было не последнее покушение. В меня стреляли ещё три раза, но издали, и я, почувствовав опасность, успевал найти укрытие. По нашей группе, когда мы выезжали за город, стреляли из леса три раза. Но стрелки были плохие, а в одном случае было просто далеко. Но в городе мой боец Иван Петров был в сумерках ранен бандитом, внезапно выскочившим из-за угла в переулке. Тот выпустил в Ивана все семь патронов из Нагана. Но Иван нёс за пазухой три толстых книги и пули еле пробили их. А вот сам Иван не сплоховал. Он выстрелил всего раз, но разнёс голову бандиту, рухнувшему в грязь.
Законы старые отменили, а новых — нет. Решаем по справедливости.

С пойманными ворами народ, а часто и мы сами расправлялись одинаково – перебивали им руки. И объясняли: – «Ты тварь хуже врага. Хуже германца. Тот брал только еду и ценности, а ты всё выгребаешь, и людям остаётся только помереть с голоду. Поэтому тебе такое наказание. А ещё раз поймаем – штыком пропорем». 

Милиционеры из солдат, которые были до войны крестьянами, поймали конокрада и жестоко били его. Я отошёл, отвернулся, как будто не видел и не слышал, закурил. Потом мои бойцы отдышались, поправили одежду, подошли ко мне и спросили: «А пошто ты Сергей ничего нам не сказал?»
 Я ответил: «А чего тут рассусоливать. Ведь всё понятно… Я знаю, что без коня крестьянин или возчик с семьёй не выживет… Ему в таком случае только помереть с голоду. Потому и считаю, что это справедливо – ему было наплевать на жизнь других, коих он к горю, голоду и смерти приговорил. Вот и вы его приговорили. По справедливости». 

Бойцы перекурили и Егор Курилин, широкоплечий коренастый боец из крестьян произнёс: «Мудрёно, но верно. Без справедливости никуда. За это мы и воевали. Жаль, что таких понимающих это как ты – немного. Зато полно таких, что больше болтают, чем делают. Да и другим делать не дают». 

В другой раз выехали мы в село, где была большая драка, и было много побитых, а также и заявление оттуда пришло о краже двух коней. С дракой разобрались быстро – все были пьяны и все виноваты. Сами себя и наказали. 

Зато выяснили, кто самогон с какими-то добавками гонит такой забористый, что голову напрочь сносит и люди с трёх стаканов звереют и лезут в драку. Оказалось, что в соседней деревне мужик гонит и продаёт. Поехали туда. И когда въезжали в село увидали прячущегося за забором цыгана, который вдруг бросился убегать. Я послал двоих за ним, а все остальные поехали к дому самогонщика. Вдруг раздались выстрелы. И мы увидали, как по лугу скачут два коня, на одном сидел тот цыган. 

Я крикнул: «Это конокрад и это те кони, краденые – стреляйте в него!» Все сорвали винтовки, раздались выстрелы и конокрад, упав с коня, покатился по траве. Коней поймали и взяли на чамбуры. Конокрад был убит. Коней привели к хозяину и тот, а вначале его соседи, признали коней, а они хозяина. Он написал коряво расписку, что коней нашли, вернули и благодарил – подарил нам четыре больших куска сала, три кольца колбасы и три каравая хлеба. Бойца радовались и тоже благодарили счастливого крестьянина. 

У самогонщика нашли за густыми кустами в дальнем сарае, который вроде бы и не его был, и разломали его приспособления, трубки медные забрали, побили бутылки, котлы и бочки пробили и разбили, брагу и самогон вылили. Потом разложили его на доске и дали тридцать шомполов. После этого я сказал ему и его жене: «Ещё раз начнёте гнать – приедем и расстреляем обоих!» . Я не знал – подействует ли? Но самогонщики – зло и надо было с ними бороться жёстко, иначе все сопьются и всю революцию пропьют. Вообще-то я за время службы в милиции наслушался от крестьян много рассказов о прежних временах, когда евреи-шинкари спаивали народ и доводили его до полной нищеты, когда все были им поголовно должны. Потому-то их в деревнях и не любят до сих пор. 

Обратно ехать мы решили через соседнюю деревню. До нас доходили смутные слухи о каком-то Кастусе из этой деревни, что якшается он с бандитами, принимает на хранение уворованные вещи, даёт приют бандитам. Мы въехали в село с двух сторон, а по три бойца подъезжали по направлению к хате этого Кастуся со стороны огородов слева и справа. 

Я приказал спешиться, и, не торопясь, от укрытия к укрытию двигаться к дому. Бойцы тут же спешились, привязали коней и медленно, осторожно двинулись к дому от одного укрытия к другому. Но не успели мы приблизиться, как из него начали стрелять по нам из пяти стволов – трёх винтовок и двух револьверов. Спасло нас только то, что мы все подходили, скрываясь среди кустов и яблонь заросшего сада. Я с самого начала вдалбливал своим бойцам, что у бандитов хоть и нет пулемётов, но и пуля из нагана может легко продырявить любого. А поэтому атаковать нужно только из-за укрытий.

Тех бойцов, кои перебегали от укрытия к укрытию, мы прикрывали стрельбой по окнам и крыше, потом менялись. Когда двое подошли под прикрытием поленницы дров шагов на двадцать к дому, из окна швырнули гранату Милза. Она взорвалась между двух брёвен, лежавших у козел, видать их хотели распиливать. 

Осколки никого из нас не зацепили, а вот наша стрельба кого-то успокоила навеки, а кого-то только зацепила – судя по крикам, стонам и ругани.

Я крикнул: «Эй вы – сдавайтесь, пока мы добрые и вы никого из нас не ранили и не убили. А ежели в кого попадёте, то тут вам и конец». 

Мои стрелки добавили к этим моим словам много матерных слов. Из дома нам отвечали такими же забористыми словами и выстрелами. Я не хотел рисковать своими бойцами в долгой перестрелке и поэтому крикнул ещё раз: «Эй, вы, так сдаётесь или нет? А то сейчас бомбу кинем!» . Из дома ответили частой стрельбой и я скомандовал Федосу: «Подберись осторожно вдоль стены и бросай в окно лимонку. А сам вдоль стены падай». Федос осторожно подобрался к углу дома, прошёл вдоль стены и, выдернув кольцо, бросил гранату в разбитое окно. Сам ловко залёг вдоль завалинки у стены. В доме раздался истошный крик «БОМБА!» . И тут же грянул взрыв, после которого кто-то завизжал, кто-то завыл. Семенчук, подбежавший к дому сразу после взрыва, надел свою папаху на палку и сунул в окно. И в доме тут же раздался выстрел, второй, третий, но в папаху попала только одна пуля. . Егор хотел уже лезть в соседнее окно, но я, подбежав, рванул его назад и тут же изнутри раздался выстрел из охотничьего ружья и сноп картечи вынес остатки оконной рамы, брызнув щепками вокруг. 

Рядом раздались один за другим пять выстрелов. Это Ивашкевич из своей австрийской винтовки Манлихер через другое окно перестрелял уцелевших бандитов. . Затем мы осторожно вошли через дверь. Федос проверил – живых не было. Собрали оружие и обыскали трупы, которые затем вытащили во двор. После этого начали подробный обыск. Нашли три схрона. Один под половицей в доме, один в погребе за тайной дверцей и ещё один в сарае, под полом, на котором лежало сено. Награбленное бандитами добро погрузили на воз и ещё нагрузили заседельные сумки. . Потом я с секретарём целый день составляли списки всего этого добра. 

Затем я писал рапорт о делах по раскрытию преступлений. Позже мы вызывали всех пострадавших и те подробно описывали, что у них украли и отобрали. Если была сходная вещь, то показывали человеку и он, опознав её, с радостью расписывался в получении.

Похищение девушки. 
Прибежала женщина, с виду из бедной интеллигенции. Так и оказалось – учительница. У неё пропала дочка 16 лет. Она показывала три фотографии – вполне симпатичная девушка. Я заставил её успокоиться хоть немного и подробно рассказать о том, куда и когда пошла её дочь, какие есть у неё подруги и где живут. Не было ли к ней приставаний и если были, то где, кто, когда, и как выглядел пристававший. И тут женщина вдруг успокоилась и начала давать ответы на мои вопросы. 

Выяснилось, что у дочери была подруга из выкрестов Роза Левина. Она была на полтора года старше её дочери. Матери эта подруга не нравилась своей хитростью, неискренностью, каким-то слащавым мещанским поведением и ведением разговоров о деньгах и сладкой жизни содержанок. Потом, подумав, мать добавила, что её дочь говорила ей, что к ней трижды приставал мужчина средних лет хорошо одетый, умеющий вести интеллигентный разговор. Обращения были вполне вежливыми, но то, что этот мужчина был евреем, всполошило мать – она знала про маравихеров, торгующих женщинами и девушками и отправляющих их в бордели и дома свиданий в Европе и Турции. 

Я долго сидел один в нашем прокуренном кабинете и ломал голову над вопросами: Когда её могут вывезти? – Ночью не видно, но патруль не упустит встречных и проверит. Днём опасно – надо привести девушку в полубессознательное состояние и выдать за больную. Чем одурманить? – Спиртным, кокаином или ещё чем-то подобным. Всем сотрудникам показать фотографии похищенной – раз. Значит – всех таких подозрительных везти на проверку – два. При посадке на поезд делать тоже самое – причём проверять и специальные купе, и вообще все закутки – три. И, самое главное, найти бывшего полицейского Мишина. Он занимался проститутками, маравихерами и прочими. Мишин наверняка должен знать – где и с кого начинать поиски, и кого трясти как грушу.

 Полицейского Мишина мы нашли за городом в селе. Он отрастил длинную бороду и волосы и не хотел признаваться в том, что был полицейским. Я передал ему привет от сыщика Ковалёва и это помогло. Мы с товарищами долго уговаривали его вернуться на службу, рассказывая о том, как мы боремся с преступниками, кое-чего добиваемся, но как нам не хватает опытных людей. 

Он согласился вернуться и оговорил условия работы. Явившись на следующий день, он подробно расписал: где, кто, чем занимался и наверняка занимается. Где живёт, и где они устраивают тайные комнаты, чаще всего в подвалах, чтобы скрывать похищенных женщин. Как вести разговор с ними. И ещё много полезных сведений, о которых мы до этого не имели понятия. Но выйти на след этих мерзавцев никак не получалось.

Но, как верёвочке не виться, а конец ей настаёт. И, наконец, нам повезло, после перестрелки захватили раненого налётчика из банды Бени. На допросе ему сказали прямо: «Или ты отвечаешь на все вопросы, и мы тебя лечим, или ты молчишь тогда скоро сдохнешь. Говори. Неужели тебе твоя жизнь недорога. Кстати – ты знаешь, кто у нас сейчас главный маравихер? Кто ворует женщин и девушек?»

Бандит молчал, лёжа на полу. Из зажимаемой им раны на ноге сочилась кровь. Наконец он произнёс: «Перевяжите, а то кровь тэчэ». Мы перевязали рану. . Бандит застонал и выдал: «Это Мойша Гунделевич и Лазарь Левинсон». «Где живут? – Напротив дома доктора Розенблата…» «Где держат женщин? – Я не знаю, я там не был. Но у них очень большой подвал, говорят двухэтажный. Есть подвал, который показывают и про который все знают, и есть другой, тайный. Где в него ход – не знаю, где-то в доме». 

Я докладывал начальству, что мы ведём расследование случаев пропажи девушек и женщин. И вдруг последовала неожиданная реакция на этот доклад. На меня наорал комиссар Губерман. Он, брызгая слюной и мерзко воняя гнилыми внутренностями, орал истерично, что я занимаюсь не тем и не теми, что нужно заниматься ворами и бандитами. «Вчера было два убийства, а ты тут какие-то расспросы пустые ведёшь. А кстати – ты что-то выяснил по поводу похищенной девушки?» – спросил он внезапно и уставился на меня своими выпуклыми, мутными, тёмными глазами. . Меня словно кто-то толкнул – вот она ниточка! И я равнодушно ответил: «Нет. Нет никаких зацепок. Впустую время только потратили. Закрывать надо дело, всё равно ничего не найдём». 

В глазах и лице комиссара мелькнула едва заметная усмешка. Я на фронте долго общался с массой самых разных людей и научился видеть малейшие душевные колебания и их нюансы на лицах. По физиономии этого комиссара я понял, что ему что-то известно, это его интересует и он, возможно, покрывает похитителей. Но это нужно срочно проверить. 

Поговорив уже спокойно ещё пару минут, комиссар ушёл. Я вышел на улицу, чтобы купить пирогов и пообедать, а сам, купив шесть пирогов, пошёл за угол. Там, в разбитой и разграбленной лавке без окон обычно сидели уличные полубезпризорные мальчишки, подростки от 12 до 15 лет. Четверых, самых толковых, я не раз привлекал для слежки за каким-либо человеком или домом.

Подростки не привлекали внимания. И справлялись там, где взрослые проваливали дело. Я их и подкармливал и платил из свободного фонда, поэтому они были готовы помогать мне день и ночь. Фото похищенной девушки они тоже видели и знали, что мы её ищем, и что следы ведут в еврейские кварталы Минска. Я попросил проследить за комиссаром незаметно и выяснить, куда он пойдёт, с кем встретится, куда зайдёт и как долго там пробудет. «Поэтому пойдёте пятеро. Цепочкой, как я учил и как вы уже ходили. Если он с кем-то встретится на улице и поговорит, то один пусть идёт за этим, и проводит до его дома». 

Поздно вечером мальчишки пришли и отчитались. Комиссар встретился на улице с человеком и, таясь, зашёл за угол и говорил с ним около пяти минут. Потом долго петлял по улицам, заходил в две лавки совсем ненадолго и, наконец, пришёл в еврейском квартале в большой дом в глухом переулке. У нас была схема города, и мальчишки уверенно показали мне на ней и лавки и дом, куда пришёл комиссар. «Он там и остался». – сказал старший, остававшийся там допоздна. 

Я не сомневался в том, что комиссар покрывал своих соплеменников бандитов, и они платили ему – поэтому и обратился в ЧК. Там было полно соплеменников комиссара, но я нашёл матроса Иванова. Недавно я спас его в перестрелке с бандой на улице Воскресенской (ныне Освобождения 11), и он производил приличное впечатление честного и думающего человека, что было редкостью в то время. Ему-то я и рассказал всё о комиссаре. Тот задумался надолго, а потом сказал, что уже и раньше были подозрения на этого комиссара, да и не только на него. Матрос пообещал разобраться и решить этот вопрос. Но вопрос решился сам.

В ЧК узнали про большую банду, скрывавшуюся на хуторе за городом. Сил у ЧК для окружения и ликвидации не хватало, тем более, что в банде было много дезертиров, умевших воевать, да и пара пулемётов у них по слухам имелась. Поэтому мобилизовали почти всех большевиков, в том числе и комиссаров. Губерману, который ранее всегда находил причину не участвовать в боевых делах, где много стреляли, в этот раз пришлось участвовать в поимке банды. В перестрелке его убили. 

Мы в этом деле не участвовали, потому что ловили убийцу милиционера. А через день после уточнений и наблюдений мы ворвались в дом маравихеров Гунделевича и Левинсона. Там мы и нашли пять похищенных девушек и молодых женщин, трёх из них они приглядели на базаре и захватили, когда те возвращались домой в свои деревни, продав товар. Нашли и пять тайников с золотыми женскими украшениями. Всего более семи фунтов (2,1кг). В двухэтажном подвале были камеры для пленниц и склад ворованных вещей. Соплеменники маравихеров смотрели на меня волками. Зато не было предела радости учительницы, которой вернули дочь.
. Найденный мною сыщик Ковалёв, которого я убедил вернуться в Минск и в милицию, в которой нет опытных людей, знающих уголовный мир, довольно быстро определил, где нам искать убийцу. По его словам уголовники стараются держаться вместе, потому и селятся на окраинах, в слободках. Он раскрывал нам тайны уголовников Минска, рассказывая и показывая все эти скопища убогих домишек, теснящихся один к другому с узкими проходами – только и пройти одному человеку. Сараи, пристройки, теснящиеся и налезающие один на другой, заборы, в которых не видны калитки, но они там есть. Извилистые лабиринты узких проходов и грязь, чавкающая под ногами. Всё это он показал нам, так же как и дома, где жили воры и бандиты. «Они места своего обитания не поменяли… Незачем… Нас — кого убили, а большинство разогнали – чего им бояться? Новая милиция – как дети – не знают ничего… А эти, как жили паразитами, так и живут… Для них ничего особенно не поменялось. Наоборот – им сейчас даже легче воровать и бандитствовать. Пока ещё вы опыта наберётесь – много горя они принесут и крови прольют. Но ежели мы вам подмогнём, то порядок быстрее установится. А теперь глядите – вон там – забор как забор. А в нём ворота, видите, как ловко сделаны, ничего отсюда не видать. За ними дом стоит, так — халупа, но в ней сидят их караульщики. Чуть вы к этим воротам или к проходам рядом сунетесь, как оне тревогу поднимут и все остальные сбегут, а этим и предъявить нечего. Они на дела не ходят – старые уже. Там их трудно накрыть внезапно, да и застроены они так, что незнающий человек просто ничего и никого там не найдёт. А вон видите тот дом с высокой крышей?» Мы ответили утвердительно. Ковалёв помолчал и продолжил: «Там под крышей комнатка и маленькие, не заметные оконца в неё вделаны. И сидят там по очереди караульщики и осматривают местность. Потому днём туда и соваться бесполезно – все сбегут, пока вы по лабиринтам будете до дома добираться. А ночью порежут вас там. Углов много, а из-за угла удобно бить». 

Вдруг Ковалёв вздрогнул и прошипел: «А ты сука, жив ещё, хоть должен был сто раз подохнуть!» Он кивнул на человека, шедшего по другой стороне улицы, и пояснил, что это убийца, которого поймали и посадили перед самой революцией, да видно выпустили, когда Временное правительство всех уголовников из тюрем скопом выпустило. «Он, выродок, ни женщин, ни детей не жалел. Восемь душ не нём, только доказанных. Резал всех за копейки. Я думаю, этому упырю это нравилось». 

Мы незаметно следили скосив глаза за этим убийцей. Он шёл какой-то вихляющейся походкой, и немного прихрамывал на левую ногу. Этот подозрительный тип был одет в сильно поношенную одежду мастерового, с многочисленными пятнами и заплатками и картуз не по размеру, из-за чего тот свисал на уши, а изломанный козырёк закрывал пол-лица. И тут я вспомнил, что говорили после убийства медсестры Варвары. 

Медсестра, соседка убитой была в комнате Варвары и видела следы и слышала разговор милиционеров. Убийца вступил в кровь на полу и оставил следы. И те говорили, глядя на них, что убийца прихрамывает на левую ногу и ногами загребает, тянет их по полу. . Я присмотрелся и разглядел, что этот нелюдь не только хромает, но ноги подволакивает. Меня захлестнула злоба как в атаке не германские окопы, и я скомандовал: «Брать живым!» Мы, достав оружие и взведя курки, дружно бросились через дорогу, и сбили бандита с ног, скрутили его и обыскали. Находки впечатлили всех. Этот выродок носил на себе четыре ножа, шило и наган. Один мясницкий нож за пазухой был по длине мало меньше моей сабли. Ещё один длинный и узкий был в сапоге. Короткий и широкий был в кармане, а в рукаве был нож из укороченного немецкого штыка. Мы доставили его в управление, где на него пришли смотреть многие. Нас поздравили с удачей, и следователь взялся за него. На следующий день мы узнали, что когда его вывезли на местность, чтобы он показал, где зарыл труп инженера, убитого им три дня назад, на него накинулись жители и забили палками, сапогами и всем что было в руках. 

Но удача осталась с нами. В тот же день вечером мы, преследуя карманника, наткнулись на давно разыскиваемого бандита, убившего милиционера. Причём от мелких воришек мы узнали, что это убийство бандиту заплатили пять золотых червонцев. Но кто – мы не знали. А тут такая удача. Узнать, кто был заказчиком, нужно было как можно скорее, и поэтому мы сразу же сами стали его допрашивать. Но он молчал, несмотря на запугивания и пару оплеух и пинков. 

Наконец мы устали и сели передохнуть. Тут в комнату вошёл Ковалёв. И бандит вздрогнул и даже как будто сжался от страха. Ковалёв взглянул на него и ухмыльнулся нехорошо. Подошёл к бандиту и сбил того с табуретки, прибитой к полу. Тот, сидя на полу, стал закрывать голову руками. А Ковалёв, нависая над ним, прохрипел с лютой ненавистью: «Давно я тебя тварь искал… Думал прибили тебя… А ты тварь жив… Но это ненадолго!… Долгов у тебя неоплаченных слишком много накопилось… Скоро ты их оплатишь своей шкурой и вонючей грязной кровью…» . Я остановил Ковалёва и выйдя с ним в коридор, объяснил, что этот бандит должен сказать, кто ему поручил убить милиционера Микешина и заплатил за это. Ковалёв постоял минуту, успокоился и ответил, что поможет расколоть эту тварь, но я должен пообещать, что его уничтожат. «Он ещё до войны и до революции людей убивал. На нём столько душ, что его и черти в ад не примут!» Мы вернулись в комнату, и Ковалёв обратился к бандиту.
«Ты, каналья, можешь и дальше молчать… Признаешься, иль нет, это ничего не поменяет… И так ясно, что милиционера Микешина убил ты! Мы знаем, что тебе заплатили за это и даже знаем сколько… А ещё люди видели, как ты руки о росную траву вытирал, да не поняли тогда почему. Думали ты их в дерьме измазал. А после и то место нашли и следы крови на траве. За такие дела тебя, как бандита и убийцу просто поставят к стенке… Может быть, даже завтра… Но вот ежели ты скажешь, кто тебя на это надоумил, то суд может быть и зачтёт тебе доброе дело… В исправдом посадят… Жить будешь…».
И тут Ковалёв заорал: «В глаза смотри, сволочь! Говори, а то тебя сей минут шлёпнем!» . Я с готовностью достал свой Люгер и взвёл его. Затвор лязгнул, дослав патрон. Потом попросил Ковалёва: «Евграф Иванович, будьте так добры – отойдите, а то Вас кровью забрызгает…» и выстрелил над головой бандита. Пуля ударила в стенку. Я тут же заорал бандиту: «Эй ты! Иди к стене! Ну! Быстро сволочь. Я на обед опаздываю!» и указал тому стволом на стенку. И тут вдруг бандит упал на пол и заверещал: «Не надо меня к стенке, я всё скажу и про всех, я много знаю, только посадите меня одного, я боюсь меня свои кончат в камере». 

Через десять минут мы знали имя заказчика и где он обитает. Ночью мы устроили налёт на этот дом и после перестрелки вывезли пять трупов, два мешка оружия и патронов и два воза награбленного добра. Бандит Ерёма целую неделю выдавал на допросах тайны минских бандитов. Оказалось, что Микешин как-то вышел на эту банду, но сообщить о ней не успел – бандиты убили его. На справедливый приговор суда надежды не было, потому что он в то время миловал даже отъявленных убийц. Поэтому Ерёме позволили бежать, и при попытке к бегству он был уничтожен. В документах мы отражали не всё. Времени на бюрократическую возню с бумажками не было. Кроме того, я опасался, что когда-нибудь, возможно изменится отношения к таким методам борьбы с преступниками, и поэтому лучше не оставлять ненужных следов. Ведь главное — результат!

 Так прошло три месяца, в течение которых я со своей группой и другие милиционеры много сделали для наведения порядка в Минске. Стало меньше разбойных нападений и грабежей, убийств, налётов, обманов. За это время я очень сильно устал, даже сильнее, чем на фронте, так как работали мы без выходных и только в воскресенье заканчивали или, во всяком случае, старались закончить работу к 17.00. Я раздумывал, как же мне выехать в Рославль и тут судьба сделала новый неожиданный поворот. 

На улице Губернаторской я встретил чекиста-матроса, коего спас в перестрелке с бандой на улице Воскресенской. Тот попросил меня отойти в сторону и стоя под деревом, тихо сказал, что к ним пришёл бывший солдат. «Он сказал, что опознал в начальнике летучей группы милиции своего бывшего ротного, офицера, поручика Сергея Есипова, ярого цариста и шкуродёра – как он сказал. Сегодня все наши поехали ловить банду, вернутся поздно. А завтра за тобой придут наши. Уходить тебе надо. Комиссары очень злы на тебя из-за разгрома банд их соплеменников… А тут такой повод – скрытого офицера разоблачить. Живым тебя не выпустят. Тебе ещё раз спасибо за тот день и не тяни – уходи!» .
И я в тот же вечер уехал на поезде в Рославль к своей невесте, о месте жительства которой я никому не рассказывал. Вот так я поработал в милиции Минска, где мне пришлось стрелять едва ли не больше, чем на фронте и где я встретил очень хороших, достойных людей, с которыми было очень жаль расставаться. Матрос Иванов пообещал убрать из документов запись обо мне. Видимо он выполнил эту мою просьбу, потому что меня так и не нашли, в отличие от двух моих товарищей-офицеров по фронту 1-й Мировой, которых нашли и репрессировали.

Ротный артельщик – человек ведавший питанием роты, отвечавший за провиант и вообще за снабжение. «малина» – притон и база воров и бандитов. Граната Милза – английская ручная граната похожа на гранату лимонку только без нарезки. Бомба – устаревшее название ручной гранаты во время 1-й Мировой и Гражданской войн. Люгер или Парабеллум – самозарядный 9 мм пистолет принят на вооружение в Германии в 1906г. Винтовка Манлихера — модели 1895 года, калибр 8мм (патрон 8×50мм) Главной особенностью её был продольно скользящий затвор, который закрывался и открывался без поворота рукоятки. Благодаря этому она опережала все остальные обычные винтовки участников Первой Мировой войны по скорострельности. Чамбур – повод, которым всадник привязывал запасную лошадь к своей. Маравихер (евр.) – еврейский сутенёр, поставщик женщин в бордели Зап.Европы и Ближнего Востока, член преступного сообщества таких же. Их центр до 1-й Мировой войны и позже находился в Варшаве. шлимазл – еврейское слово обозначающее крайне плохого и глупого человека. Червонец – золотая монета царской чеканки в 10 рублей. Большинство фамилий записаны по ассоциации.